Дядя Джо. Роман с Бродским
Шрифт:
– Именно это я и сказал. Вы, кстати, в курсе, что о вашей премии в СССР первым сообщил Чингиз Айтматов? Он сказал, что вы принадлежите к ведущей когорте советских поэтов, среди которых назвал Евтушенко, Вознесенского, Ахмадулину.
– Кто такой Айтматов? – сердито спросил Бродский. – За эти слова вас следует отравить.
– Шампанским?
Я покатал поэта по острову, показал несколько хороших гостиниц на острове Пальм, где любил останавливаться с девушками. По дороге на мост кивнул в сторону ресторана в устье заболоченной речушки.
– Здесь я когда-то уронил костюм водолаза. Чуть не пришиб своего приятеля. Тяжелый, свинцовый. Как-то мы с ним не смогли удержать равновесия.
– Я, кстати, работал на маяке, – вспомнил Бродский.
– А я мыл трупы в морге судмедэкспертизы, – ответил я.
Мы въехали на Arthur Ravenel Jr. Bridge,
– Здесь не хватает Марди Гра, как Новом Орлеане. Все одинаковое: архитектура, болота, пальмы, аллигаторы. Народ – не музыкальный. Забронзовевший от подвига былых времен. Мне джаз напоминает о бессмертии больше, чем классическая музыка. Творчество масс. У каждого дудка, и пока он на ней дудит – горя нет.
– У вас тоже такая дудка, – сказал Бродский. – Какая-то патологическая жизнерадостность. И жажда бессмысленных д ействий.
– С вещами, причастными к Будде, Моисею, графу Сен-Жермен, Мерлину, Григорию Распутину или Иисусу Христу, общаться приятнее, чем с функционерами американских фондов. Другой масштаб. Это вы говорили, что главное – масштабность замысла?
– Я много что говорил, – обиделся Бродский. – Вы – авантюрист, энтузиаст, ужасный человек. Ни от кого не разит таким смертным холодом, как от энтузиастов.
– Иосиф Александрович, это вы говорите, что «Poetry "uber alles [13] ». Я люблю поэзию, но вижу ее во всем.
Я включил радио. Там шло горячее обсуждение истории Джона Уэйна Боббита, которому отрезала член его супруга. Тот пришел домой пьяным, изнасиловал ее, после чего уснул. Оскорбленная Лорена схватила кухонный нож, отрезала мужу половой орган, увезла его на автомобиле и выбросила в чисто поле. На суде женщина возмущалась, что муж всегда кончал, не дожидаясь ее оргазма. За это и получил. Потом в Лорене проснулась совесть, она вызвала скорую помощь. Врачи нашли член Боббита, положили его на лед и пришили в больнице на прежнее место. Операция продолжалась девять с половиной часов. Мужик до сих пор собирал пожертвования, чтобы ее оплатить. История получила известность и вышла в первые заголовки новостей. За дело взялись феминистки, заявившие, что женщины должны взять тесаки для обороны от «домашних насильников».
13
poetry "uber alles (нем.) – поэзия превыше всего.
– Я слышал, у вас появилась американская подруга, – вставил лыко в строку Бродский. – Не боитесь, что она тоже возьмется отстаивать женские права?
Я пожал плечами: мол, от судьбы не убежишь.
– Откуда вы об этом знаете? – осенило меня. – Это не то чтобы тайна…
– Мир тесен, – отозвался Бродский. – Да и вы ведете себя в Нью-Йорке вызывающим образом. Вы считаете, что в большом городе вас никто не видит, а вы – на виду. Публичная персона.
– Мне не от кого скрываться, Иосиф Александрович. Смерть, как вы знаете, красна на миру.
– Как на работе? – переключился он с темы на тему. – Вы в том же колледже?
Работу я нашел в Стивенсе, Хобокен, Нью-Джерси, в чудном городке на берегу Гудзона. Старинная застройка. Вид на Манхэттен. Через речку можно перебраться паромом или на метро. Со времен моего переезда из Каролины мы с Бродским ни разу не виделись. Поэт преподавал в Саут-Хадли, Массачусетс. В Виллидже бывал редко. Обычно мы созванивались по телефону, что обоих устраивало. То, что мне удалось поймать его на югах, можно было считать удачей, хотя никаких дел у меня к нему не было. В Америке быстро привыкаешь к дистанции, отделяющей тебя от других. В гости просто так не ходят, в аэропорту не встречают. В этом есть свой кайф.
– Как ваш фестиваль? Вы затевали какую-то русско-американскую мишпоху.
– Готовлюсь, – сказал я. – Собираю людей. Привлекаю фонды.
– Меня приглашали? – подозрительно спросил Бродский.
– Вы бы стали выступать в компании с Приговым?
– А… Припоминаю…
Во всем, что касалось современной поэзии в метрополии, Иосиф умело валял ваньку. О новых властителях дум и вкусов ему подробно докладывали его питерские и московские
друзья, но положение небожителя позволяло ему демонстрировать обаятельную неосведомленность. О делах условных соперников в лице Евтушенко, Вознесенского или Ахмадулиной он был осведомлен. На поросль, появившуюся после них, смотрел сквозь пальцы.На первый фестиваль в Хобокене я позвал Нину Искренко, Аркадия Драгомощенко, Дмитрия Пригова, Ивана Жданова, друга из Екатеринбурга Аркашу Застырца, критиков Славу Курицына и Марка Липовецкого, а также Сергея Курёхина, который отчасти был другом нашей семьи. К нам подтянулась творческая интеллигенция из города. Американцев приглашал мой коллега, поэт и издатель, Эд Фостер. [14]
– Хули я буду выступать с этими графоманами? – сказал Иосиф, когда я сообщил ему о предстоящей тусовке. – Не царское это дело. К тому же в мае я уезжаю в Венецию. Дело вы делаете хорошее.
14
На первый фестиваль в Хобокене… – Поэтические русско-американские биеннале и семинары проводились Вадимом Месяцем и Эдом Фостером в Stevens Institute of Technology с 1993 по 2001 год. Являлись заметным явлением культурной жизни Нью-Йорка. На них побывали Иван Жданов, Елена Шварц, Нина Искренко, Дмитрий Пригов, Лев Рубинштейн, Аркадий Застырец, Сергей Гандлевский, Тимур Кибиров, Аркадий Драгомощенко, Алексей Парщиков, Евгений Бунимович, Елена Фанайлова, Дмитрий Воденников, Станислав Львовский, Александр Скидан, Александра Петрова, Полина Барсукова, Дмитрий Волчек, Дмитрий Голынко-Вольфсон, Марк Липовецкий, Вячеслав Курицын, Сергей Курёхин, Марк Шатуновский, Елена Пахомова, Мария Максимова, Илья Кутик, Рафаэль Левчин, Ярослав Могутин, многие русские поэты проживающие в США. Главным итогом проекта стали «Антология современной американской поэзии» (в редакции В. Месяца и А. Драгомощенко, 1996) и антология современной русской поэзии «Crossing Centuries: The New Generation in Russian Poetry» (совместно с Джоном Хаем и другими, 2000).
Репутации не повредит. Там из поэтов-то нормальных – один Жданов. Кстати, ваши стихи мне нравятся больше.
Этот комплимент я слышал от него уже второй раз, но не понимал его смысла. Стихи Жданова я знал и в целом ценил выше собственных. Более того, с Иваном Федоровичем меня связывала нежная дружба.
Возможно, Бродский сравнивал русский поэтический потенциал с сегодняшним – еврейским. Эта тема в наших разговорах, пусть и в шутливой форме, постоянно присутствовала. Я в те времена любил философа Льва Шестова [15] .
15
Лев Шестов (1866–1938, при рождении Иегуда Лейб Шварцман) – российский философ-экзистенциалист и эссеист.
– Это будет у нас Шварцман, – всегда подчеркивал Бродский.
При упоминании Льва Лосева напоминал, что тот Лифшиц по батюшке и т. п. Не знаю, было ли это важно Бродскому на самом деле, но эти разговоры инициировал он. Я эту тему не поддерживал.
Тюрьма
Мы катились по скучноватому 26-му Интерстейту [16] в сторону столицы штата. Колумбия была первым американским городом, который стал мне родным. Я хотел поделиться сокровенным.
16
интерстейт – крупная автомагистраль в США. Системой интерстейтов опоясана вся территория Соединенных Штатов.
– Я перевернулся на этой дороге год назад, – сказал я Бродскому, когда мы проехали мимо озера Марион, крупнейшего в этих местах. – Ехали из Атланты ранним утром и перевернулись.
– Зеркало поэтому оторвано? – спросил поэт.
– Угу. Машина легла на бок, а потом вернулась в прежнее состояние.
– За рулем были вы? – вновь спросил он, изображая испуг.
– Ксения. Сюся. Помните?
– Та, с которой вы ко мне приезжали?
– Ага. У вас хорошая память.
– На красивых женщин – хорошая. Надеюсь, мы едем к ней в гости?