Дядя Ильяс, выходи за меня

– Ты что, брал мой телефон? – спрашиваю я возмущённо, чтобы хоть как-то перевести фокус с меня на него.

– Ну допустим, – всё так же выжидающе произносит отец. – Но дела это не меняет.

С полминуты мы играем с ним в гляделки. Тишина вокруг достигает того состояния, когда слышно, как в двух километрах от нас на трассе у кого-то рвёт глушитель. Мама вздрагивает от хлопка и тяжело вздыхает.

– Ой, ну чего ты взъелся на него опять?! – она не выдержав напряжения, вскакивает с дивана. – Говорю же, сосед это был. Вадька же, считай, на всё лето уехал. А тому за квартиру платить одному!

Отец, приподняв одну бровь, недоверчиво косится на неё. Мама кивает в подтверждение своих же слов. Тогда он вновь поворачивается ко мне.

– Так всё? – спрашивает он.

У меня ладони слегка дрожат, а ноги сковывает льдом. Хочется психануть и выложить всё как есть. Мол, никакой это не сосед, а бывший мой ёбырь. Но в этот театр абсурда невольно втянута мама, а потому мне остаётся только согласиться. Я киваю, забираю телефон и сваливаю в свою комнату. Внутри бушует ураган эмоций, но я не могу их выплеснуть каким-то иным способом, кроме как долбить кулаком подушку. Хочется сбежать, но бежать некуда.

Часть 2 «Хороший парень и депрессивный мужик»

Ильяс

Вот уже очень много дней в моей жизни абсолютно ничего не происходит. С тех пор как её не стало, каждый мой день похож на предыдущий. Я просыпаюсь утром, совершаю намаз, потом иду на кухню. Что-то готовлю, потом это что-то ем, совершенно не чувствуя вкуса и не получая никакого удовлетворения.

До того как, переехал в деревню, с утра и до самого вечера я слушал, как за стеной живут соседи. Молодая семья, ничего особенного, обычные мужчина и женщина. Разговаривают, ссорятся, мирятся, занимаются сексом… Нет, я не какой-то там извращенец-вуайерист. И от наблюдения за чужой жизнью, как и от еды, я не получал абсолютно никакого удовольствия. Это был всего лишь ещё один способ как-то убить время. Я думал, что переезд в деревню всё изменит. По крайней мере, так говорили друзья. Мол, «поезжай на природу, заведи хозяйство – глядишь, и отвлечёшься за физической работой». Теперь каждый день у меня есть три дела: отвезти козу на луг, напоить её в обед, вечером привести обратно. Есть ещё, конечно, всякая ерунда по мелочи, но такая, от которой никто не умрёт, если про неё забыть.

Я стараюсь не думать о своей прошлой жизни. Жизни, где было всё: была служба и звание, было уважение. И была она, её поддержка, с которой я смог бы вынести утрату остального. Но лишившись в одно время всего, и её тоже, я оказался в совершенной прострации. Не понимал, кто я теперь и зачем мне вообще жить. Говорят, пережить потерю близкого человека всё равно, что пережить утрату конечности. Сначала кажется, что жизнь никогда не станет прежней, но потом ты привыкаешь и заново учишься обычным вещам. Внезапная потеря сродни потере памяти. Ты оказываешься абсолютно беспомощным и неприспособленным к жизни. Все нормальные человеческие вещи становятся вдруг недоступны, потому что каждый раз, когда ты думаешь о них, срабатывает болезненный триггер. Даже произносить её имя больно, потому остаётся просто какая-то абстрактная «она» без лица и голоса. Такую «её» оплакивать проще. Главное не думать, что та, что была смыслом твоей жизни, и эта – один и тот же человек.

До этого я много разных историй слышал от коллег. Как кого-то попёрли со службы, как жена ушла, как бедняги спивались или выходили в окно. Я, честно говоря, пробовал и то и то. Но алкоголь мне не зашёл, просто потому что я, в силу вероисповедания, никогда не пил особо. А с суицидом вообще странная вышла история. Это было уже тут, в деревне. Как-то утром я вместо того, чтобы увести Машку на пастбище, взял верёвку и перебросил её через перекладину над козьим загоном. И повис, но висел недолго. Перекладина трухлявая оказалась, как и весь загон. Рухнула вниз, едва не обвалив крышу. Я лежал под обломками, а надо мной стояла Машка и смотрела осуждающе своими глазами с узким зрачком. Больше я не пытался.

Есть, конечно, и истории о том, как кто-то преодолевал всё в итоге, и вновь поднимался на ноги. Но для этого у каждого из них был стимул. А я, выражаясь современным языком, пребываю в состоянии депрессии, потому и не вижу ни стимула, ни смысла. Весь последний год для меня – бесконечный день сурка. И кажется, уже ничто не способно изменить такое положение вещей.

– Алло, Ильяс? – из трубки звучит тревожный голос жены моего бывшего сослуживца и хорошего друга Марата Гизатуллина.

– Да, Гульнара Рушановна? Как вы? – немного растерянно, но больше озадаченно спрашиваю я.

Припоминаю, что в последний раз мы разговаривали с ней после похорон. Она потом пыталась ещё звонить мне и через знакомых даже отправляла какую-то домашнюю стряпню, но я так и не набрал ей, чтобы отблагодарить.

– Тут такое дело, – начинает она с неловкостью. – Можно Вадим этим летом поживёт у тебя?

Сердце ухает в груди всего раз, а после продолжает биться всё так же размеренно. Я на полминуты зависаю. Нет, меня ничуть не удивляет её просьба. И мне даже кажется, что я знаю причину, по которой Вадим не может остаться дома. О «проблеме» во взаимоотношениях Марата с сыном я был в курсе всегда, точнее, наверное, с момента, когда Вадимка начал взрослеть. Меня скорее озадачил тот факт, что в моём не сильно приспособленном для человеческой жизни логове вскоре появится ещё один человек.

– Не вопрос, – отвечаю я, пусть приезжает. – Только вы уж его предупредите, что у меня тут не курорт.

Я оглядываюсь по сторонам, смотрю на чугунный рукомойник, на самодельную плитку, сделанную прежним хозяином дома из пеноблока, и понимаю, что надо бы наверное как-то окультурить территорию к приезду гостя.

– Скажу-скажу, – усмехается Гульнара. В голосе слышится облегчение. – Спасибо тебе, Ильяс, ты не представляешь, как ты меня выручил.

Я только хмыкаю в ответ, думая, что представляю довольно неплохо.

– Слушай, ты только, если Марат вдруг наберёт тебе, не говори, что я звонила, – с опаской добавляет она.

– Ладно, разберёмся, – вздыхаю я, чувствуя, что всё больше и больше увязаю в чужой семейной драме. Впрочем, меня самого она как будто совсем не задевает.

Мы прощаемся с ней, и я откладываю в сторону телефон. Прокручиваю в голове всё, что хоть как-то связано с семьёй Гизатуллиных. Оказывается, немало всего. Как-никак, столько лет жили по соседству, общались, дружили. Со стороны их семья казалась идеальной: суровый и брутальный муж, красивая и хозяйственная жена, умный и обаятельный сын. Вот только я быстро понял, что за красивым фасадом дома прячутся агрессия, неуважение к мнению друг друга и подавление чужой воли.

Я помню, как впервые увидел Вадимку на перроне железнодорожной станции. Он стоял, слегка растрёпанный и взмокший от пота, и всматривался в окна вагонов. Худой, бледный, но очень симпатичный для парня. Я даже понадеялся, что это девушка, хотя и видел мужскую одежду на нём. Он был совсем не похож на своего отца, ни внешне, ни по характеру. Марат с первого же рукопожатия давал понять, что он тут в доме хозяин, что на него, если что, можно рассчитывать. Его интересовал не я, а моё звание, моя штатная должность, место, что я займу в системе, шестернёй которой являлся и он сам. Вадим же с первого взгляда начал прощупывать, что я за человек. Его глаза, внимательные, цепкие, следили за каждым моим движением. Они как будто говорили: «Сначала я посмотрю, что ты из себя представляешь. И если мне понравится, то мы подружимся». Это странно, но мне хотелось понравиться. Чисто по-человечески. Просто потому, что Вадимка был интересным и живым.

Она его тоже очень любила. И жалела всегда, наверное, потому, что видела его насквозь. Никогда не возражала, чтобы он оставался у нас надолго. Марат даже шутил иногда, что мы так никогда своих детей не заведём, если будем позволять чужим торчать у себя дома. Но мне было жаль выгонять его. Наверное, кому-то это показалось бы глупым и странным, но себе я объяснял такую снисходительность собственным трудным детством и отсутствием друзей. Я пытался найти с Вадимкой общие темы для разговоров, читал книги, о которых он рассказывал, смотрел фильмы, хотя порой даже не понимал их смысл. Когда появилась возможность, мы даже купили компьютер. Хотя нам с ней он был особо без надобности.