Дядя Ильяс, выходи за меня

– Здравствуй, Вадим, – произношу я, стараясь быть как можно приветливее.

– Дядя Ильяс! – его глаза на секунду вспыхивают тем самым живым огнём, и он бросается ко мне с объятиями.

Я теряюсь, не зная, как реагировать. Не припомню, когда ко мне в последний раз человек подходил так близко. Но вроде бы кажется, что по-братски обнять можно. Он ведь мне не чужой, и не виделись мы очень давно. Я кладу руку ему на спину. Он вздрагивает и шумно выдыхает. Мне тут же приходится отстраниться, ибо я совсем не на такую реакцию рассчитывал. Вадим поднимает на меня полные восторга глаза. На его щеках играет румянец.

Часть 3 «Как я мог такое допустить?»

Вадим

Тревожное чувство продолжает нарастать в присутствии отца. Он это видит, как и мама, и даже случайные свидетели, вроде соседей по улице и продавца в местном магазинчике. Я пытаюсь отвлечься на игры или музыку, но нервозность не проходит, и я вздрагиваю всякий раз, слыша шаги рядом с моей комнатой. Это так грустно, что даже смешно порой, я ведь, блин, совершеннолетний и ничего криминального не делаю.

Моё напряжение невольно передаётся эмпатичной маме. Как это было в период выпускных экзаменов в школе, она начинает подсовывать мне шоколадки и другие вкусности, а когда я вызываюсь помогать ей, даёт самую простую работу. Эти её неумелые попытки поддержать выглядят немного забавно. Наверное, мы бы даже смогли поговорить с ней, если бы я решился. Но мне вдруг начинает казаться, что в нашем доме даже у стен есть уши.

На десятый день моего пребывания дома за ужином мама вдруг произносит:

– Вчера с тёткой разговаривала. Ей деревенские страсти всякие про Ильяса рассказывают.

При упоминании о дяде Ильясе моё сердцебиение невольно ускоряется. Я знаю, что с первой любовью покончено, тут дело в другом. Что называется, на воре и шапка горит – кажется, будто они про Ильяса вспомнили только, чтобы меня скомпрометировать.

– Мало ли, о чём сплетничают, – сурово отвечает отец, не переставая жевать. А я в ожидании смотрю на маму, надеясь, что она продолжит.

– На шее, говорят, следы от верёвки. Ты давно с ним созванивался? – спрашивает она.

У меня всё холодеет внутри от ужаса. Я знаю, что дядя Ильяс очень болезненно переживал смерть жены. Воспоминания о дне похорон до сих пор отчетливо сохранились в мозгу. И всё-таки я бы никогда не подумал, что он пойдёт на столь отчаянный шаг. У меня вдруг возникает острое желание увидеть его или хотя бы позвонить просто, чтобы убедиться, что он в порядке, и успокоиться.

– Не помню, – нервно отвечает отец. – Может, весной или осенью.

– Ох, что-то неспокойно мне, – вздыхает она и начинает похлопывать себя по груди. – Разилю ещё во сне видела.

В очередной раз убеждаюсь, что мама – мастер нагнетать обстановку. Вот и про жену дяди Ильяса вспомнила. У меня перед глазами на секунду появляется её образ. Она была очень красивой, изящной, худенькой. Глядя на неё, я раньше очень сильно боялся поправиться. Казалось, что так у меня будет меньше шансов понравиться дяде Ильясу. (Будто они вообще были.)

– Ну что ты начинаешь-то?! – возмущается отец, откладывая ложку в сторону. – За столько времени не помер, так наверное уж будет жить.

– А тебе и дела нет, я посмотрю, – с упрёком бросает она.

Я нервно слежу за их диалогом, пытаясь среди бессмысленных реплик выудить крупицы информации, что пролили бы свет на судьбу дяди Ильяса. Но родители, как назло, тянут время, оставляя меня в мучительном неведении.

– Гуль, ну что ты в самом деле, а? – разводит руками отец. – Или предлагаешь поехать мне в деревню и нянчиться там с ним?

– Нет, конечно. Разве только Вадима отправить на разведку? – она, задумавшись, облокачивается на стол. – Хотя нет, тоже не вариант.

– Почему не вариант? – в один голос произносим мы с отцом. Мама удивлённо смотрит сначала на него, потом на меня.

Я чувствую, одновременно и облегчение и страх. Всё ещё подозреваю, что это какая-нибудь проверка на вшивость. Но мама, кажется, всерьёз озадачилась вопросом.

– И ты поедешь? – спрашивает она с сомнением. Я опускаю взгляд.

– Ну, если надо, то поеду, – отвечаю, стараюсь особо не выдавать не пойми откуда взявшегося волнения.

– И пусть едет, – кивает отец, радуясь быстрому разрешению непростой ситуации. – А то просидит всё лето у тебя под юбкой.

Мама ещё некоторое время размышляет. А я, чтобы не выдавать эмоций, иду ставить чайник. Смятение внутри не даёт нормально соображать. Конечно же, остатки прежних чувств поднимаются на поверхность откуда-то со дна. Я пытаюсь отбиться от них, будто от липких водорослей в воде. Повторяю себе мысленно, что всего лишь хочу разузнать, как дядя Ильяс. И если всё действительно так плохо, как говорят, то попробовать помочь ему по-дружески, ну или просто проследить, чтобы он не наделал глупостей.

– Ты тогда позвони ему, предупреди, что Вадим приедет, – говорит наконец мама отцу, подводя итог в этой теме. Тот смиренно кивает.

Провожая меня на автостанции, мама беспокойно оглядывает меня. Но в её взгляде я почему-то вижу облегчение.

– Вадь, ты там дяде Ильясу помогай и ночами не шляйся где попало, – вдогонку бросает она, когда я уже сажусь в автобус. Я киваю, хотя и не очень понимаю, куда в принципе можно пойти в деревне на тридцать домов. На душе странное предчувствие – кажется, будто всё это происходит не по-настоящему.

Только трясясь в пригородном пыльном автобусе, я осознаю, что мама моя – та ещё интриганка, и что весь этот разговор с «внезапной» идеей о поездке состоялся только потому, что она заранее так спланировала. В чём заключается интрига, я пока не понимаю. Может, мама реально переживает за дядю Ильяса. А может, просто боится, что я спалюсь перед отцом, и тогда уж точно «Прольётся кровь!..» Так или иначе, я чувствую, наконец, что вновь могу свободно дышать. И это головокружительное чувство заставляет меня пообещать самому себе не притворяться перед дядей Ильясом, а быть тем, кто я есть на самом деле.

В автобусе жарко, даже со всеми открытыми форточками и люками, и мне приходится стянуть с себя липкую от пота рубашку и остаться в майке. Разумеется, мои тату не остаются без внимания других пассажиров. Бабки переглядываются, осуждающе качают головами. Один утырок, смутно напоминающий бывшего зека с подозрением пялится на мою виолончель на шее. В какой-то момент он даже идёт ко мне с намерением докопаться, но на моё счастье случается остановка, и его, как безбилетника, снимают с рейса контроллеры. Я успеваю испугаться, но совсем немного, а вскоре эти эмоции и вовсе вытесняют мысли о скорой встрече с дядей Ильясом.