Дядя Ильяс, выходи за меня

Я так заигрался в доброго дядю и старшего брата, что не заметил, как он повзрослел. Как стал смотреть на меня по-другому, иначе реагировать на случайные соприкосновения. Я просто не мог предположить, что у такого мужика, как Марат, сын может оказаться нетрадиционной ориентации. Но чувства невозможно прятать вечно, тем более в таком возрасте. Вскоре я всё понял, и мне стало не по себе. Ни противно, ни мерзко, а именно не по себе. Моя собственная реакция напугала меня куда больше, чем чувства сына армейского товарища. Я ведь рос с теми же гендерно-нормативными установками, что и большинство мужиков в нашей стране. Хотя нет, в моём случае они были даже строже. Ведь отца не стало очень рано, и мужицкое воспитание я получал от деда-мусульманина.

Мне казалось, я должен, как минимум, возмутиться и отчитать его. Но она остановила. Сказала, что я не могу осуждать его, ведь все люди разные. Я возразил, что гомосексуализм порицается Исламом. А она ответила, что не встречала в Коране подобного. Она предупредила, что, если я буду грубым с Вадимом, то у него может на всю жизнь остаться травма. Удивительная женщина. Даже в такой ситуации она осталась деликатной.

И я послушал её, стал реже появляться у Марата. А потом в какой-то момент, когда Вадим был в нашем доме, она просто подошла и поцеловала меня, хотя обычно при посторонних держалась в стороне. Вадим видел всё. И, скорее всего, это был первый и единственный раз, когда я при нём проявил какие-то чувства к своей жене. Но этого оказалось достаточно. Больше он не приходил к нам без причины, а если Гульнара отправляла с поручением, то он выполнял его и сразу убегал.

Так мы прошли этот период втроём, но каждый по отдельности. А после у меня начались проблемы с начальством, и стало совсем не до эмоций. Марат говорил мне: «Не лезь на рожон. Этот молох тебя перемелет, глазом не успеешь моргнуть». Но я не мог молчать, когда половину части распродали и разворовали. Даже когда понял, что потеряю всё, продолжил стоять на своём. Разбирательство продолжалось долгие месяцы. Но в конечном итоге, меня же сделали козлом отпущения и вынудили написать рапорт. Она всё это время была рядом и только благодаря ей, я не наломал дров ещё больше и ушёл, сохранив хоть какое-то достоинство. Мне казалось, вместе мы сможем это пережить. Казалось, всё будет хорошо. Но то ли трагическая случайность, то ли моё патологическое невезение, но всего через несколько недель после моего увольнения её сбила машина. Прямо возле дома на пешеходном переходе.

Последняя связующая с миром нить была оборвана, и моя бесполезная оболочка, будто воздушный шар, отправилась дрейфовать в стратосфере. Не знаю почему, но единственное, что я запомнил на похоронах – это заплаканная моська Вадима: его опухшие глаза, и алые губы, вытянувшиеся в кривую линию на бледном лице. Сейчас, спустя долгое время, я понимаю, что ему было действительно больно за меня.

Я понятия не имел, что с ним стало за то время, пока мы не виделись. Гульнара говорила, что он поступил в университет в Санкт-Петербурге. Возможно там, в городе с весьма неоднозначной репутацией, Вадимка влюбился в кого-то ещё. В глубине души я надеялся, что так оно и есть. Что нашёлся и для него хороший парень его возраста и без ментальных проблем. В этом случае я бы, пожалуй, наверное, поддержал бы его, чем смог, несмотря на все загоны и противоречия. Но даже если вдруг окажется так, что у Вадима что-то сохранилось ко мне, совместное проживание со мной в настоящем должно было развеять остатки иллюзий в его голове. Ведь от того меня, что нравился ему прежде, практически ничего не осталось.

Я переехал в этот дом прошлой осенью. Один из бывших сослуживцев продавал за бесценок после смерти родственника. Халупа, конечно, та ещё. Дед, что прежде жил тут, за состоянием дома и построек следить перестал ещё лет двадцать назад. Но мне на тот момент было всё равно, главное – подальше от любопытных глаз. А с этой точки зрения место идеальное, от соседей удаленное. Крайний дом, как-никак. Рядом речка с высокими ивами. Тишина кругом. Иногда, правда, из соседних деревень молодняк всякий приезжает на мотоциклах. Тогда шум стоит, визги девчачьи. Но и они больше, чем на два часа не задерживаются, а после снова всё успокаивается, и время будто замирает.

Часы на стене возвещают о прошествии ещё одного небольшого рубежа. Я оглядываюсь по сторонам и думаю, с чего бы начать подготовку к встрече гостя. Возникает странное чувство в теле, будто до этого я всё это время лежал неподвижно, а тут вдруг встал и статичная кровь снова разлилась по венам. Я пытаюсь вспомнить, чем Вадим обычно занимался, когда бывал у нас, что ел. Мысли в голове рождаются хаотично, перемешиваются и становятся какой-то несуразицей. Понимаю, что нужно начать с чего-то одного и двигаться по порядку. Как на службе было: пополнение личного состава, значит, действуем в соответствии с правилами и предписаниями.

Первым делом я прибираю и проветриваю дом. Вдруг понимаю, что мне Вадимку даже спать положить негде. Приходится ехать в районный центр за постельным бельём и подушкой. Как назло, встречаю соседку. Она долго разглядывает мои покупки, щурится с хитрецой, а потом спрашивает:

– К вам, Ильяс, никак невеста приезжает?

– Племянник, на лето погостить, – отвечаю я и стремлюсь поскорее уйти. Не хочется давать ещё больше поводов для сплетен.

Вообще это не в первый раз, когда кто-то со мной заговаривает о другой женщине. Тётка с материной стороны мне новую жену начала искать месяца через два после похорон. По этой причине я с ней и не общаюсь теперь. Для меня жена была только одна, и ни о ком другом я думать не мог. И дело не только в любви. Она знала меня. Как и Вадима, тоже видела насквозь и при этом как-то умудрялась быть со мной счастливой. Она не пыталась переделать меня, не множила комплексы. Просто любила, просто принимала и уважала, как один взрослый человек другого. Ну разве такую женщину мог кто-то заменить?

Впервые за долгое время я ощущаю какой-то душевный подъём. Вадим ещё даже не приехал, а уже заставил меня изменить свою привычную рутину. И это кажется удивительным. Но как-то анализировать этот феномен я не собираюсь. Мне достаточного того, что я начал что-то чувствовать. И это не чьи-то подслушанные эмоции, а мои собственные. Пусть совсем чуть-чуть, но я волнуюсь и переживаю о том, смогу ли устроить всё вовремя.

Машка с интересом наблюдает за мной из своего загона. Я так забегался, что забыл про неё сегодня. Сену она не очень рада, но за отсутствием свежей травы и его жуёт за милую душу. Гляжу на её покосившийся загон и становится стыдно. Надо бы новый отстроить, раз уж на то пошло. Что я безрукий, что ли? Да и Вадим, может, поможет. Он раньше охотно рвался, только дай себя показать.

Я снова представляю худого и бледного парнишку с алыми губами и горящими глазами. Вспоминаю, как трепал его по голове. Кажется, на ладони всё ещё чувствуется покалывание от непослушных, торчащих в разные стороны волос. Он наверняка подрос сейчас, и, наверное, не такой худой, мужает ведь всё-таки. Но мне хотелось верить, что взгляд его не изменился.

Накануне я плохо сплю ночью. В основном из-за жары, но и волнение тоже никак не отпускает. В итоге встаю, когда ещё темно, и отвожу козу на пастбище. По возвращению читаю фаджру, а затем собираюсь на автостанцию. Ехать туда минут двадцать, а до автобуса Вадима часа три. Но я понимаю, что всё равно не смогу ничем больше заниматься – слишком высокое напряжение.

Только на автостанции я расслабляюсь. Задрёмываю под утренними лучами солнца и не замечаю подъехавший автобус. Все прибывшие, встречающие и провожающие постепенно разъезжаются. Остаёмся только мы: я в машине за мутным стеклом и он с чемоданом на лавочке. Конечно, я сразу же узнаю его, хоть он и выглядит иначе. Высокий, ноги длинные в узких штанах, майка спортивная, открывающая плечи, ключицы и татуированную шею. На переносице тёмные очки, на запястье какие-то нитки. Он скучающе разглядывает окрестности, пожёвывая жёлтую травинку.

– Ты бы не совал гадость всякую в рот! – кричу я ему, приоткрыв окно. – У нас весной два человека от мышиной лихорадки умерло.

Вадим вскакивает и делает несколько шагов к машине. Снимает очки, щурится. На секунду на лице отражается сомнение. Алые губы вытягиваются в линию. Я не могу сдержать улыбку. Отчего-то сердце в груди бьётся быстрее.

– Дядя Ильяс? – спрашивает он хмурясь.

Я выхожу из машины. Осознаю, что выгляжу ещё хуже, чем мне казалось. Видимо, не узнает меня Вадимка. Становится немного неловко.