Дядя самых честных правил 4

Киж, светясь от радости, встал, поклонился и вышел. Часа два его не было не слышно, не видно, я даже начал беспокоиться — что он там рисует такое? Пойти, что ли, проверить. Но тут мне стало не до памятных надписей.

Возле дворца вдруг стало очень тесно: несколько тысяч всадников ворвались на площадь, пугая горожан топотом и выстрелами в воздух. Пруссаки? Нет, наши! Гусары и казаки из Третьего корпуса русской армии. Они примчались сюда налегке, выехав через час после доклада Суворова Салтыкову.

Я уж было обрадовался, но счастье не продлилось долго. Во главе кавалерийского отряда стоял сам Румянцев, лично приехавший разбираться с принцем.

Во дворец он вошёл по-хозяйски, будто барин, возвратившийся в имение из-за границы. И сразу стал наводить свои порядки и третировать драгун. А увидев меня, еле заметно усмехнулся:

— Капитан Урусов. Вижу, вы неплохо поработали.

— Рад стараться, ваша светлость.

Мы обменялись не слишком приязненными взглядами.

— Езжайте в расположение армии. Доложите командующему об обстановке и возвращайтесь на свою батарею.

Судя по тону, он желал поставить меня на место. Мол, не почину я тут командую, здесь дело генеральское. Но я коротко поклонился и с улыбкой спросил:

— Разрешите отбыть немедленно?

Румянцев увидел, что я рад возможности покинуть Берлин, и его немного перекосило. Что, съел? Не дам я тебе повод позлорадствовать.

В отместку генерал не дал мне ни единого сопровождающего. Но и тут я не расстроился, со мной был Киж, и отбиться от всякой швали на дороге мы могли легко. А от большого вражеского отряда попросту бы сбежали.

Уже отъезжая от дворца, я обернулся и чуть не упал с лошади. Во всю стену между вторым и третьим этажом была сделана надпись чёрной краской: «Пруссаки! Учитесь военному делу настоящим образом. Приедем — проверим.»

Я посмотрел на Кижа. Он лыбился во все тридцать два зуба:

— Хорошо получилось, да?

— Ты как туда залез?!

— Было сложно, Константин Платонович, два раза падал. Главное, результат отличный вышел. Эту надпись они надолго запомнят!

Ещё бы! Сейчас будет не до ремонта, и напутствие успеет попасть в какие-нибудь хроники, дневники и воспоминания. Что ж, Киж действительно сумел оставить след в истории.

* * *

До Франкфурта мы добрались без особых приключений. Дважды нас пытались остановить какие-то прусские дезертиры, но хватало и единственного огненного всполоха, чтобы разогнать бандитов. Преследовать их мы даже не пытались — пусть пруссаки сами разбираются, а у меня и своих проблем хватает.

Штаб русской армии находился всё там же, и я прямиком направился туда. Пришлось снова ждать в приёмной, пока у Салтыкова дойдут до меня руки.

— Дорогой мой Константин Платонович!

Генерал-аншеф встал мне навстречу, обнял и трижды расцеловал по русскому обычаю.

— Так и знал, что ты не подведёшь. Какая воинская удача! Ты никак с золотой ложкой во рту родился. Не ожидал, честное слово. Орёл!

— Как вы приказывали, ваша светлость.

— Хвалю, дорогой мой человек, от всей души хвалю. Считай, война уже выиграна. Садись, Константин Платонович, разговор к тебе есть.

Усадив меня на стул, Салтыков стал вышагивать по комнате. Несколько минут он молчал, о чём-то размышляя, а затем принялся говорить, перейдя на официальный тон.

— Завтра, господин капитан, вы отправляетесь в Петербург. Поедете вместе с офицерами, доставляющими документы и некоторых пленников. Я отпишу в столицу о ваших заслугах, указав, что это были ваши инициативы. Вы понимаете?

Я кивнул. Да что же тут непонятного? Салтыков подкладывает соломку, на всякий случай. Кто знает, как отреагирует императрица?

— Наши союзники, — Салтыков закатил глаза, — австрийцы, просто в бешенстве. Бумага, что вы добыли в Берлине, вывела их из себя. Вы даже не представляете, какой скандал устроил фон Даун! И как узнали-то? Да и смерть Фридриха вызвала… ммм… неоднозначную реакцию. Понимаете?

Генерал сделал выразительное лицо. Я кивнул — яснее некуда. Салтыков хочет убрать меня из армии как лишний раздражитель в отношениях с союзниками.

— Не могу предсказать, как на демарши фон Дауна посмотрят в Петербурге, но вас не должны обойти наградами. В любом случае, с вами будет моя признательность, господин капитан. Считайте, что род Салтыковых у вас в долгу.

Поблагодарив Салтыкова и получив у адъютанта документы, я отправился в ставшую уже родной батарею. Корсаков, страшно обрадованный моему приезду, устроил настоящую пирушку по этому поводу. На неё собрались и наши прапорщики, и офицеры стоявшего рядом пехотного полка. Все были уже в курсе, как я взял Берлин «на шпагу», и пришлось выслушать целую кучу поздравлений в свой адрес. Между тостами у меня требовали раз за разом рассказывать как было дело, и я устал повторять одно и то же.

К нам на огонёк заглянул капитан Ржевский из Тобольского пехотного. Тот самый, что спорил со мной ещё в Мариенвердере. Под конец вечера он подсел ко мне и предложил выпить за мой пушкарский талант.

— А ведь я должен вам, Константин Платонович.

Я махнул рукой — ну его, забыли.

— Нет-нет, не отказывайтесь. Иван Герасимович говорил, что вы собираетесь подать в отставку и уехать в имение. Это правда?

— Угу.

— Тогда подарок вам будет очень кстати. Я договорился кое с кем, и ваших «близнят» списали подчистую. Орудие сняли с лафета, и ваш денщик упаковал его в ящик. Думаю, вам приятно будет поставить его перед своей усадьбой в память о военной службе и Тобольском пехотном.

— Степан Матвеевич! Вот уж не ожидал!

— Ерунда, мне было приятно сделать вам эдакий сюрприз.

Ржевский угадал — орудие мне пригодится. Но не как память, а для магомеханического устройства. Я собирался переработать идею боевого треножника и поставить туда именно такое орудие. Вряд ли мне придётся использовать его в бою, но для опытов точно пригодится.

* * *

Перед отъездом у меня побывало ещё двое посетителей. Во-первых, посыльный от Тотлебена с письмом и сундучком денег. Авантюрист написал мне длинное послание, в котором цветасто благодарил за доверие, передавал мне деньги и намекал, что готов и в будущем работать со мной во всяких щекотливых делах. Сумма, кстати, оказалась больше, чем я ожидал, целых три тысячи полновесных довоенных талеров.

Во-вторых, меня навестил поручик Серафим. Под Кунерсдорфом он был ранен, но уже шёл на поправку.

— Константин Платонович, вы же будете ехать через Москву? Не могли бы завезти моим родным письма? Честное слово, вас примут как родного. Двери дома Волконских всегда открыты для вас.

Я пообещал доставить послания лично либо нарочным из Петербурга. И только когда мы попрощались, я сообразил — Волконские же князья. Хорошо, что я не знал об этом, когда тряс Серафима у Голицыных. Не окажись юноша понятливым и отходчивым, у меня бы появились проблемы с этим родом.