Дьявол предпочитает Armani

— Светик, прости меня, — Паша вдруг опустил девушку, а потом поверг в шок, опустившись коленями на пол. — Я поступил с тобой, как невероятный, просто космический козел, — он поймал ее руку в свою ладонь, мягко сжимая, глядя на нее снизу вверх. — Прости.

Он смотрел на нее и не понимал, как мог быть таким тупым. Ему хватило трех дней, чтобы понять, что он больше не сможет быть с Настей. Не после Светки. То, что казалось ему любовью всей жизни, оказалось пустышкой, токсичной связью, которую им никак не удавалось порвать до конца. И осознал он это тогда, когда Света уходила от него в столовой, оглушительно цокая каблуками. Это было внезапным и острым озарением, в котором он нуждался все эти годы. Только когда она ушла, он понял, как она была нужна ему. Вернувшись домой, он порвал с Настей раз и навсегда, не чувствуя ничего, кроме облегчения.

Он впервые стоял перед кем-то на коленях, но какая разница, если эта девчонка ставила на колени его сердце? Ему не было стыдно, он не чувствовал себя жалким, только боялся, что Света не станет его слушать.

— Я порвал с Настей сразу после нашего разговора, я… я не хочу быть ни с кем, кроме тебя, — глухо сказал он, прижимаясь губами к ее тонким пальцам. — Я люблю тебя, — едва слышно выдохнул мужчина, упираясь лбом в ее живот.

Света слушала его, не в силах вырвать руку или оттолкнуть его, только чувствуя, как сдавливает грудь от нахлынувших чувств. Губы дрожали, слова застревали на кончике языка. Ей впервые признавались в любви, и сделал это Паша, который сначала влюбил ее в себя, а потом безжалостно растоптал ее чувства, сбежав к бывшей. И сейчас он стоит перед ней на коленях, сжимая в правой руке букет маленьких голубых цветочков. Гребанные незабудки, о которых пел Тима Белорусских, которые она любила до умопомрачения. Она сказала об этом как-то давно и вскользь, а Паша запомнил. И почему-то от этого хотелось вскрыться.

— Мне надо домой, — выдохнула она после очень долгого молчания. — Отпусти, — она хотела сказать это резко, зло, но вместо этого едва ли не умоляла. Голос ее так жалко сорвался, что она едва не заплакала. Жесткой быть не получалось. Не в этот раз, не когда он стоит перед ней на коленях, такой же жалкий и раздавленный, как и она сама.

Паша вложил цветы в ее свободную руку, а потом поднялся на ноги, не отрывая от нее взгляда.

— Перестань подлавливать меня на работе, когда мне некуда деться, — попросила девушка, глядя на цветы, невольно сравнивая их с шикарным букетом Макса, и чувствуя, что крошечный букетик полевых цветочков ей дороже всех роз. Глаза защипало, но она глубоко вдохнула, не давая себе расклеиться окончательно. — Это нечестно.

— Я ждал тебя у дома, но ты была с парнем, — Паша вспомнил, как караулил ее у дома, словно сталкер, но так и не решился подойти, увидев, как она целуется с другим. — Я решил, что не должен тебе мешать.

— Так зачем передумал?! — она не сдержалась, давая выход эмоциям, бившимся внутри. Он разворошил то, что она с трудом засунула подальше, разбередил совсем свежие раны, растревожил никуда еще не ушедшие чувства. Она только-только позволила себе по-настоящему увлечься Максом, а теперь он говорит, что караулил ее у дома, что бросил Настю и любит ее. — Зачем?!

— Я же сказал, я люблю тебя, — твердо повторил айтишник, делая шаг к ней, приближаясь вплотную.

— И поэтому побежал трахаться с бывшей, едва подвернулся случай? — Света ткнула его в грудь кулаком, в котором все еще сжимала цветы.

— Я мудак, знаю, но у нас с Настей все тянулось годами, и я просто не понимал… Не понимал, что у нас с тобой все по-настоящему.

— У нас с тобой ничего нет, — отрезала Света и потянулась к ключу. Надо было кончать с этим здесь и сейчас. Нельзя верить ему, нельзя. Он предал ее один раз, предаст снова.

Паша не стал отвечать, а просто перехватил ее руку, не давая ей запустить лифт.

— Пусти! — взвизгнула блондинка, пытаясь высвободиться, но Паша только крепче сжал ее запястье, а потом обхватил второй рукой за талию, притягивая к себе.

— Я больше никогда тебя не отпущу, — прошептал мужчина за мгновение до того, как ее поцеловать.

Света вырывалась, но он сжимал ее в медвежьих объятиях, снова и снова целуя ее сопротивляющиеся губы. Его запах, тепло его тела, — все это обрушилось на нее, как лавина, убивая совесть и стыд. Сердце грохотало в груди, словно отбивая морзянкой его последние слова «никогда тебя не отпущу». Она так мечтала их услышать еще каких-то две недели назад, еще совсем недавно с волнением и трепетом собиралась к нему, чтобы впервые в жизни заняться любовью. И хотя он уничтожил ее тем, что бросил по телефону, легко, словно она ничего не значила, словно она была никем, внутри разливалось тепло. «Я люблю тебя», — он сказал это тогда, когда, казалось бы, уже было нечего собирать, и все же, у нее больше не было сил сопротивляться.

И тогда она сама стала целовать Пашу зло кусая его губы, больно царапая ногтями его крепкие руки, которыми он прижимал ее к себе. Ей хотелось ударить его, хотелось уничтожить, но вместо этого она сплетала свой язык с его, позволяя ему взъерошить свои волосы, как он всегда делал раньше. Его пальцы скользили по ее спине, надавливая с такой силой, что могли оставить синяки, но она не чувствовала боли — это не шло ни в какое сравнение с тем, что творилось у нее внутри. Она и не знала, что так бывает: раздирающе-больно и головокружительно-хорошо одновременно.

— Дай мне шанс, — умоляюще прошептал Паша прямо в поцелуй, — клянусь, я больше никогда тебя не обижу.

Его слова отрезвили ее, словно пощечина. Света отшатнулась назад, с ужасом глядя на свое отражение в зеркальной стене лифта: растрепанные волосы, красное от стыда лицо и съехавший набок пиджак. Но худшим были ее губы с предательски размазавшейся помадой — доказательство того, что ей не все равно. Что Паша все еще ей не безразличен.

— Нет, — Света полезла в сумочку за салфетками для снятия макияжа, — нет, нет, нет… — как заведенная твердила она, стирая следы своего греха.

Паша смотрел на нее, не понимая, что происходит, а Света никак не могла поверить в то, что она только что натворила. Она была в ужасе, снова и снова вытирая губы, словно пытаясь стереть не только помаду, но и поцелуй вместе с кожей.

— Светик…

— Замолчи, — без какого-либо выражения бросила девушка.

Она беззвучно заплакала, сидя на корточках в остановившемся лифте, прижимая к уголку распухших от трения губ салфетку, а в кармане пиджака вибрировал телефон. Даже не глядя на экран, она могла догадаться, что ей звонит Макс.

— Испортила. Я все испортила.

Паша протянул ей руку, чтобы помочь подняться, но она оттолкнула ее, а потом выпрямилась. Все катилось к черту: она опоздает домой, она получит очередной нагоняй от мамы, а еще… еще она потеряет Макса. Хотя, как она недавно говорила Полине, это изначально было только вопросом времени. Так, может… может, ей стоило попытаться поверить Паше?

Она повернула ключ, отправляя лифт вниз, а айтишник не стал ей мешать. Он стоял в стороне, скрестив руки на груди, и не зная, что ему сейчас сделать. Уйти, обнять, говорить или молчать? Еще никогда ему не приходилось чувствовать себя таким беспомощным и уязвимым.

На счастье, на первом этаже уже никого не было, кроме двух трепавшихся о своем охранников, так что Света спокойно пересекла просторный холл и вышла на улицу. Посмотрев на букетик, который она почему-то все еще сжимала в руке, она заставила себя глубоко вдохнуть и обернуться.

Взгляд Паши вынимал душу: она видела в нем то, что так мечтала видеть, когда они встречались. Все ее нутро тянулось к нему, такому плюшевому с добрыми глазами и глубоким раскатистым голосом. Он помнил, что незабудка — ее любимый цветок, готовил самые вкусные на свете вареники, а самое главное, он никуда не уезжал. Проще всего было сделать шаг ему навстречу и сделать вид, что ничего этого не было: ни Насти, ни Макса, ни этих ужасных недель. Проще всего.