Дым: Душа декаданса

Но народная милиция всё видит. Терпеливо выждав, когда мужчина закончил приготовления, присел на разложенную табуретку и начал вялую торговлю, патрульные в черных бушлатах с улыбкой переглянулись, сделали по последней затяжке и двинулись к своей жертве.

Марку не было слышно, о чём они говорили, но, судя по всему, беседа не задалась. Вновь прибывший торговец сразу заметил, как в его сторону заспешили патрульные. Он прекрасно понимал, что за этим последует, ссутулился и грустно покачал головой. Бравые защитники общественного порядка подошли, обнажили резиновые дубинки, и, улыбаясь, начали что-то рапортовать.

Путь от отрицания до принятия продлился всего пару минут. Мужчина в грузинке сначала размахивал руками, указывая на остальных торговцев. Словно доказывая свою позицию, выхватил у соседки корзинку с грибами и начал тыкать ею патрульным в лица. Наверняка нёс бесполезный бред по типу «почему им можно, а мне нельзя», «вы убиваете людей, которым итак нечего терять» или «твари, коррупционеры!»

Гнев быстро перешёл в торг, но торговаться мужчина был не в состоянии. В попытках донести эту мысль до защитников правопорядка, он вернул соседке грибы и вывернул свои карманы, демонстрируя их пустоту. Не впечатлило.

Затем мужчина сложил ладони в молитве, склонился и, переводя бегающий взгляд то на дубинки, то на сапоги патрульных, уже более спокойно пытался их о чем-то просить. Конечно, эффекта это также не возымело. Патрульный, что повыше и покрепче, схватил торговца за плечо, а второй поднял одну из клетчатых сумок и понёс к опорному пункту. Торговец попытался его остановить, однако, повернувшись в сторону обидчика, уткнулся носом в предупредительно выставленную резиновую дубинку. Правоохранитель повыше приобнял мужика. Вероятно, объяснил, что тот ещё легко отделался, и что его вообще могли обвинить в незаконном предпринимательстве, прочитал лекцию о сложившихся в стране правилах, после чего молча удалился, лениво покачивая дубинкой. А незадачливый торговец присел на грязную бордовую плитку, принял сигарету из рук сочувствующей соседки и тоскливо закурил. И, успокоившись, продолжил торговлю. Наступило принятие.

Наконец подъехал тридцать третий автобус. Опытные пассажиры при подъезде транспорта всегда делают несколько шагов назад, чтобы не забрызгало. Слишком молодые или сонные по возвращении домой будут вынуждены стирать одежду. Претенденты на посадку дают выйти приехавшим, нервничают, ведь на борт взойти успеют не все. Возможность уехать раньше, оставив за бортом пару человек – маленькая власть маленького водителя автобуса. И некоторые по-настоящему любят эту власть.

Первый, десятый, двадцать шестой. Удачный сегодня день – Марк успел залезть в автобус. Ввалился и еле-еле протиснулся к заднему окну.

Много ли счастья в том, чтобы созерцать через стекло, заляпанное грязью и граффити с рекламой наркотиков, этот когда-то прекрасный город? Летом – может, и да. Но осенью Петербург показывает свое истинное лицо. Грязь и лужи, здания с обшарпанной штукатуркой, сползающей, будто кожа от воздействия кислоты. Вечно хмурое, плачущее небо. Благодаря частым осадкам, некоторые люди пытаются экономить, устанавливая на крышах панельных домов-муравейников бочки для сбора дождевой воды. Но такие живут недолго, ибо потребляемая ими жижа впитывает все соки с отходов городских предприятий. Дождь, выпавший из тех самых серо-коричневых облаков, начинающихся будто прямо из труб обрамляющих город заводов и полностью затягивающих его серо-коричневым куполом – мутный, тёмный и пахнет горелым мусором.

На природе небо хоть темнеет через синие тона. В городе же оно с наступлением сумерек становится лишь более и более серым, пока не окрасится в коричнево-черный цвет с грязными разводами из тяжёлых облаков. Из-за того, что солнечных дней стало меньше, осень приходит раньше, и если в былые времена ещё существовало понятие «бабье лето», то нынче холод окутывает мир уже в конце августа. «Северная Венеция». Кто-то посчитал, что у нас в среднем двести пятьдесят дней в году – дождливые. Многие, боясь повторения Катаклизма, давно уж переехали в города поюжнее. Есть ли в этом смысл? Возможно. С другой стороны, настоящей, итальянской Венеции, что располагалась куда южнее Петербурга, уже нет. А Петербург – ранен, но жив.

Всему виной, разумеется, экология, ведь чиновники, последние двадцать лет руководившие восстановлением отечественной промышленности, не особо заботились о таких мелочах, как выбросы в атмосферу химикатов и фабричного смога. А какую-никакую промышленность нужно было восстанавливать очень быстро – улыбки защитников природы на хлеб не намажешь и на ноги не наденешь, как бы ни хотелось. К тому же, при плохой экологии верноподданные не очень много времени проводят на пенсии, что помогает экономить государев бюджет.

Очередная остановка: Елисеевская. Семеро вышли, четверо вошли. Пятый тормозит очередь. Одноногий старик с костылем пытается запрыгнуть в коричневый автобус, но ступени расположены слишком высоко. Костыли скользят по уличной грязи. Кажется, один или двое пассажиров могли бы помочь – но люди из очереди просто обходят старика и влезают в автобус через другие двери. Те, кто успел войти, смотрят и ждут, когда же старик, наконец, поднимется или оставит эти жалкие попытки и перестанет задерживать царскую повозку. Двоякие мысли у пассажиров в головах. Да, их раздражает задержка. А старик раздражает своим немощным видом. Но, с другой стороны, им стыдно. Оттого их взгляды направлены на что угодно: на кондуктора, костыль, пустоту, которую раньше заполняла нога, но не в глаза старику. А тот всё пробует запрыгнуть, не сдается. Нет, он всех раздражает. Он – не прошеное людьми напоминание об их собственной черствости, о собственной беспомощности.

Водитель проревел кондуктору указание разобраться. Грузная женщина в стёртом оранжевом жилете растолкала стоячих пассажиров и неуклюже перегородила путь старику.

– Мужик, не задерживай людей. На следующем автобусе поедешь.

– Одну секунду, пожалуйста, сейчас я уже взберусь. У вас же ещё есть место.

Старик, понимая, что ему не рады, засмущался и занервничал. Его движения стали менее аккуратными. Облокотившись на костыли, он закинул ногу на автобусную ступень, но потерял равновесие, и, дабы не упасть в лужу, спрыгнул обратно на асфальт.

– Или быстрее залезай, или уйди. Ты всем мешаешь, – закатила глаза кондуктор.

– Не могли бы Вы мне помочь? Если бы мне кто-нибудь подал руку, я бы никого не задерживал.

– Ох… ну ладно, отойди, я к тебе сейчас спущусь.

Старик отпрыгнул на одной ноге от автобуса, освободив место для своей помощницы, и прислонил костыль к разъеденному коррозией борту.

– Толя – давай!

И двери со скрипом захлопнулись. От вибрации костыль, подпирающий автобус, упал в лужу, обрызгав своего хозяина. Пожилой мужчина чудом устоял.

Кондукторша довольна. Она завела за ухо локон слипшихся чёрных волос и с ехидной улыбкой обвела взглядом пассажиров, гордясь собою: у неё одной хватило духу принять ответственное решение и реализовать его. Ей не доплачивают за помощь старикам, зато за простой автобуса они с водителем могут получить штраф или дополнительный рабочий день в выходной. Так что водитель Толя доволен тоже.

Марк осуждающе смотрел на окружающих: если вы не можете помочь друг другу, вы и себе помочь не сможете. Но ведь и он не вышел к старику. Почему? Не хотел потерять тёплое место возле радиатора у окна.