Джамбул Джабаев: Приключения казахского акына в советской стране
Шрифт:
Ты солнце свободным народам дал,
Ты рай на земле народам дал,
С тобой мы счастливыми стали,
Великий ленинец — Сталин!
(1938, 47)
И этим, следуя фольклору, он одновременно отступает от него: золотой век в фольклоре всегда видится в прошлом, тогда как у Джамбула он наступил сегодня. Жизнь сказочно преображается — как колхозная корова:
Корову колхозную холит рука,
Корова колхозная высока.
А вымя, касающееся земли,
Клокочет фонтанами молока.
(1958, 379)
Другой распространенный композиционный прием восходит к айтысу. Мы о нем упоминали: славя свой род, акын обозревает земли, которые он занимает, восхваляя их. Джамбул следует этому принципу и в своих новых песнях. Его песня, летящая над степью, славит
Богатства великой счастливой страны:
Медь Карсапкая, свинец Кара-Тау,
Долины цветущего Ала-Тау,
Сокровища белой алтайской руды
И черное золото Караганды,
Эмбы горячей густые фонтаны,
Реки, моря и леса Казахстана,
Хлопок Чимкента, богатства отар,
Душистые яблоки Алма-Ата.
И таких «героических пробежек» у Джамбула множество, с одними и теми же реалиями: Карсапкай, Караганда, Эмба. Он славит их точно так же, как славил родные аулы: Кастек, Каскелен, Каракол.
Поэтическое мышление Джамбула оставалось патриархально-родовым, а образная система подсказана кочевым бытом. Этот примитивизм, не лишенный своеобразной прелести (как картины художников-примитивистов), несколько смягчен в русских переводах. В подлиннике же он бьет в глаза. Кремль — очаг в юрте, Казахстан — отау (юрта молодоженов), Мадрид, где кипит Гражданская война, — «батырский аул». Переводчик сообщает слова Джамбула: «в мощи народа — сила моя», и это полностью отвечает официальной идеологии. В подлиннике же это «ел» — сородичи, а не казахский народ. Пушкин — акын. С одной стороны, он удостаивается традиционных похвал:
Ты шелка хивинского пестрый узор,
Ласкаешь, как райская девушка, взор.
(1958, 257)
С другой стороны, Джамбулу внушили, что все хорошие люди — бедняки. Поэтому Сталин и его окружение — не только батыры, но и гуртоправы, засевшие в Кремле. Поэтому Пушкин едет в простом чапане на худой арбе.
Престарелому акыну было трудно растолковать абстрактные понятия — и он переводил их на язык конкретных образов. Ему говорили: народы одиннадцати республик Советского Союза идут к коммунизму. Джамбул пел:
Я вижу: идет по земле караван,
И в том караване одиннадцать стран.
(1958, 297)
Куда же он идет? На летнее пастбище — джайляу.
Так что же представляет собою феномен Джамбула — чудище советского фольклора, пример того, как из фольклорной традиции рождается социалистический поэт? Или все это грубая, бездарная подделка? На каждый из этих вопросов можно дать утвердительный ответ. Вне сомнения, Джамбул — талантливый акын. Эта картина
цветущей степи принадлежит настоящему поэту:Коня мне седлайте! Мне юрта тесна!
Над степью плывет голая весна!
Запели у юрт черноглазые кыз,
Запенился нежный душистый кумыс,
Над гнездами вьются веселые птицы,
И ржаньем зовут жеребят кобылицы,
И белые лебеди в небе плывут
Над степью зеленою, как изумруд.
Цветущая степь! Ты волшебней мечты!
Огнем самоцветов сверкают цветы!
Пурпурные маки пылают, как пламя.
Степные тюльпаны блестят лепестками.
Как крупные яхонты, розы горят,
И белые лилии льют аромат.
Переводчик, конечно, слукавил, не переведя на русский «кыз» (кстати, девушки — «кыздар», а не «кыз»), И картины весенней степи — не «натурализм»: при всей красочности степи в ней нет роз с лилиями. Джамбул остается верен принципам восточной поэтики с ее пристрастием к флоризмам. Оставшиеся же не переведенными казахские слова придают вполне заурядным стихам легкую экзотическую окраску и «освежают» текст:
Я счастье выразить смогу ль?
Расцвел я, как душистый гуль.
Мне Сталин молодость вернул,
Помолодел Джамбул.
(1938, 5)
Но традиционные топосы в песенном обращении-толгау Джамбула к своему врачу помогают создать трогательный образ безжалостной старости, и последний в истории Казахстана акын становится первым поэтом:
Достиг я, шагая, вершины горы,
А век бесконечен, как песня домбры,
Расходятся ноги, как струны, дрожат.
Стоять не могу, мои ноги стары.
Мой доктор, ты правду Джамбулу скажи,
Не скрой ничего и меня поддержи!
Где встретил я старость — несчастье мое?
Как хочется жить! Как мне хочется жить!
Я ветхой кибитке подобен. В груди,
В глазах и в ушах моих ветер гудит.
Нет сил моих прежних управиться с ним,
А старость не вылечишь. Что ж впереди?
В целом, однако, Джамбула превратили все же в певца соцреализма. Образы, фольклорные по происхождению, призваны были обслуживать далекие от фольклора идеи, и это несоответствие формы и содержания вызывает не социалистический пафос, а комический эффект. И в этом доказательство того, что социалистический фольклор — химера. Идеологических надежд подобный «фольклор» не оправдал, хотя официальная идеология чтит Джамбула по-прежнему. Но кто его читает? В подлинном фольклоре — народном творчестве советской эпохи Джамбул — фигура комичная, и в одной из пародийных переделок «Сент-Луи-блюза» поется: