Джоанна Аларика

— Ничего, она придет, — заверил Педро, ретируясь через пролом в заборе. — Не откажите в любезности, сеньора, сказать ей, что я зайду попозже.

. — Можешь не показываться хоть до второго пришествия! Девчонке нужно работать, а не целоваться под забором!

Хозяйкины вопли провожали Педро до самой улицы. А за углом на первом же перекрестке его встретила Аделита. Маленькая метиска в линялом миткалевом платье, босая и сильно загорелая, неторопливо брела по солнечной стороне и с беззаботным видом глазела на окружающее.

— Ох, тебе сейчас и влетит! — сказал Педро, поздоровавшись. — Ты ничего не слышала?

— Нет, ничего. А что нужно было услышать?

— Крики твоей сеньоры, вот что. Я думал, их слышно за целую лигу. Она тебя ищет.

— Я ходила за перцем, — сказала Аделита.

— В том-то и дело. Я еще никогда не слыхал таких криков, так кричат только обезьяны сарагате. Может быть, ты ходила за перцем в Чикимулу?

— Нет, к бакалейщику. Странная эта донья Ната, она же сама меня послала. А ты почему не в мастерской?

— Видишь ли, патрон меня прогнал, — вздохнул Педро.

Аделита восприняла новость по-своему.

— Правда? Это хорошо. Я думаю, в мастерской очень неприятно, там скверно пахнет.

— Много ты понимаешь! Уж во всяком случае лучше, чем у тебя на кухне.

— Так ведь смотря что готовишь. У нас в Кобане…

— Да что с тобой говорить! Хозяйка оборвет тебе уши, вот увидишь.

— Ничего не оборвет, она всегда только грозится! — Аделита тряхнула косой, переплетенной красным шнурком по обычаю кобанских девушек. — Она добрая, только кричит много. Недавно она подарила мне отрез на юбку. Слушай, Педрито…

— Я тебя сто раз просил, называй меня Педро! Не маленький уже, нужно понимать.

— Хорошо, Педро. Так где же ты теперь будешь работать?

— Искать придется, — Педро пожал плечами. — Мало ли где! Я, может, уеду.

— Куда, в Кобан? — живо спросила Аделита.

— Вот дался ей этот Кобан! Что я там буду делать, горшки лепить? Я думаю уехать в столицу, вот куда. Или в порт — наняться матросом.

Девушка вздохнула.

— А я, Педрито?

— Опять «Педрито»! Ну, ты меня подождешь, что же делать. Заработаю денег и приеду. Ты будешь ждать?

— Да, если не очень долго.

— Ну хорошо, мы об этом еще поговорим. А сейчас лучше ступай, а то хозяйка и впрямь тебя прибьет. Ты где болталась-то все это время?

— Я раздавала листки, — Аделита безмятежно улыбнулась. — Ой, один сеньор вдруг начал так на меня кричать! Но у меня листков уже не было, остался только один.

— Что за листки ты раздавала? Для митинга?

— Не знаю, мне дал фрайле. [46] Целую пачку, и он сказал, что нужно раздавать их всем, кого ни встретишь. Или бросать в двери…

— Фрайле тебе их дал? — Педро заподозрил неладное. — У тебя остался, покажи-ка!

Аделита протянула ему многократно сложенный бумажный квадратик. Уже разворачивая его, Педро сразу почувствовал: листовка не из тех, что обычно распространяются перед каким-нибудь праздником местными синдикальными ячейками. Бумага была очень тонкая и на ощупь непривычно шелковистая, шрифт — мелкий и четкий. Сверху стояло большими буквами: «БОГ — РОДИНА — СВОБОДА», а дальше шло помельче: «Гватемалец! Два года тому назад под лживым и демагогическим предлогом «разрешения аграрной проблемы» правительство изменника Арбенса Гусмана…»

46

Frailе (исп.) — монах.

— Ну знаешь, ты глупа, как дюжина попугаев, — сказал Педро, дочитав до этого места. — Ты подумала, что это за листок?

— Лучше дюжина попугаев, чем один мул. Я тебе сказала, мне дал фрайле!

Педро только пожал плечами. Вот и говори после этого с человеком! Если бы фрайле велел ей взобраться на верхушку Акатенанго и прыгнуть в кратер, она бы прыгнула не раздумывая. И дурацкое же племя эти женщины! «…неприкосновенность частной собственности — этого основного института демократии— является первым признаком свободного государства, отличающим его от тоталитарной диктатуры. Гватемалец! Два года назад у тебя отняли твою землю — завтра у тебя отнимут твой дом и твою жену…» Вот дурачье кангрехос, кому нужны ихние жены! Педро скомкал листовку, потом снова бережно расправил и спрятал в карман. Это нужно показать Эрнесто сегодня на митинге. Интересно, откуда взялся этот чертов монах?

— Эх ты, попугаиха! — сказал он девушке. — Надеюсь, хозяйка тебя все же прибьет, ты это заработала. Как он выглядел?

— Кто, фрайле? — Аделита подумала. — Знаешь, он был в сутане.

— Неужто? А я думал, он разгуливал в купальнике!

— Нет, в сутане. Такой длинной, коричневой. Педрито, я не должна была брать эти листки?

— Ты должна была свести этого проклятого фрайлуко [47] в комендатуру, вот что ты должна была сделать!

47

Пренебрежительная форма от «фрайле» — монах.

— Ой, как ты можешь такое говорить! — Аделита от страха даже зажмурилась. В эту самую секунду полуденная тишина улицы огласилась пронзительным воплем. Молодые люди оглянулись: донья Ната, выскочив из дверей лавки, жестом предельного отчаяния простирала руки к вывеске с изображением плясуна испанца.

— Ты хочешь свести меня в могилу, бесстыдница! — кричала хозяйка. — Где черный перец, я тебя спрашиваю?

— Беги, — быстро сказал Педро, прикоснувшись к руке Аделиты. — Скажи ей, что бакалейщик заставил тебя ждать. Сегодня вечером митинг, пойдем?

— Она, наверное, меня не отпустит, — так же быстро ответила Аделита. — Но я постараюсь, ты заходи. Посвистишь тогда, только не очень громко… Бегу, донья Ната!

Девушка побежала, мелькая пятками; на ее спине запрыгал кончик косы, кокетливо украшенный красной шерстяной кисточкой.

Пройдя квартал, Педро остановился и рукавом комбинезона утер со лба пот. Было так жарко, что голова, казалось, выкипела до дна; а между тем ему было о чем подумать. О поисках работы, о митинге, об этом монахе, надувшем простушку Аделиту. Ну и тип!

Педрито достал из кармана последнюю сигарету, осторожно разломил пополам и закурил. Теперь ему с этой роскошью придется на какое-то время распрощаться. Впрочем, работу он, очевидно, найдет довольно скоро, все-таки Халапа — это город. Не какая-нибудь там Крус-Крусита.

Проклятый фрайлуко, заставить девчонку заниматься такой гадостью! Интересно, откуда эти листовки? Шрифт четкий и аккуратный, и бумага, какой здесь нет. А написано-то как! Написано не здорово понятно, непонятно даже, для кого вообще пишутся такие заковыристые слова… Как там было? «Институт демократии является тоталитарным признаком». Тьфу, черт! Но одно понятно — что для всех этих кангрехос аграрная реформа — это то же, что для быка красная мулета. Так и кидаются! Видно, Эрнесто был прав, когда говорил ему про аграрную реформу, будто это самое главное. Ему-то самому казалось, что главное — это школы, но, видно, Эрнесто был прав…