Джош

Джош, ты соображаешь, что делаешь?

Райен-Крик живет себе своей жизнью, занимается своими делами. А Джош Плаумен прячется в малиннике, распластался на земле и старается не чесаться.

Посмотри на себя чужими глазами.

Разве это по-мужски?

Тетя Клара стучится в твою дверь. А ты сидишь в малиннике и скребешь ногтями лодыжки. А дома мама в блаженном неведении рисует себе твои простые забавы. И Бетси где-то рядом, крикнешь - услышит, но в то же время так далеко!

Письмо Бетси:

"Дорогая Бетси!

Если я тебе напишу, ты мне ответишь? Я ведь знаю, что разговора у нас с тобой все равно никогда не выйдет. Я ухожу, Бетси, потому что не могу больше показаться на улице. За что вы все так против меня ополчились? Ведь не из-за плауменовской же родни, правда? Может, вы приревновали ко мне тетю Клару? И из-за этого все и вышло так? Вам неприятно, что вы тут с ней живете, стараетесь ей помогать, а я вдруг явился, и ко мне сразу особое отношение? И так же, наверно, было раньше с другими Плауменами. А что, может быть, правда, в этом все дело. Потому что я все время думаю: мои двоюродные, конечно, противные, но ведь не настолько же противные, как вы тут говорите. Вы просто хотите, чтобы тетя Клара была ваша, и больше ничья. Ну и пожалуйста, берите ее себе. А может, она посулила завещать вам все свое богатство? Вот это да! Становится совсем интересно. Она, наверно, решила оставить поселку свой дом и все, что в нем есть. Он и сейчас уже вроде как музей* Вы потому ей и делаете все за просто так. Тайный сговор между нею и поселком за спиной у наследников. Ну, и желаю вам удачи, Бетси. Если в этом все дело, то ради бога, на здоровье. То-то вы прищемите носы кое-кому из Плауменов! А моя мама будет хохотать как сумасшедшая. Вы отсюда услышите. Да, так на чем же мы остановились, милая Бетси? Я считало, что ты потрясающая девчонка, хотя ты ничего не сделала, чтобы подтвердить это мое мнение. Не сказала мне доброго слова, ни разу на меня ласково не взглянула, а на дурацкие намеки Рекса я не обращаю внимания. Он просто хотел заварить склоку и натравить на меня Гарри. Если бы я был умный, я бы тебя должен был возненавидеть. Но я не возненавидел тебя, Бетси. Я бы хотел с тобой за руку нестись по вершинам гор. Но ничего такого никогда-никогда не будет. И письма этого я никогда не напишу, и ты мне не ответишь".

Письмо Лоре:

"Дорогая Лора!

Я знаю, что ты сама сочинила то стихотворение, хотя вообще-то ты порядочная врунья. Я знаю, зачем ты прыгнула с моста - хотела доказать, что ты тоже кое-что можешь и как сказала, так и сделаешь. Это был храбрый поступок, но нечестно было со зла перекладывать вину на Джоша Плаумена. Почему ты наврала, что у тебя нет матери? Это очень глупо с твоей стороны, ведь, если бы я пошел к тебе есть блины, все бы обнаружилось. Я буду всегда учиться понимать людей, Лора, но кажется, мне придется учиться этому всю жизнь. Люди бывают разные, об этом мне все время твердят старшие, но ты, по-моему, совсем ни на кого не похожа. Я мог бы написать о тебе, Лора, книгу. Потому что ты загадочная".

Письмо Гарри:

"Дорогой Гарри, нрзбр.".

Письмо Биллу:

"Дорогой Билл!

Я еще вырасту и, может быть, стану сильнее тебя, так что ты, приятель, лучше отыщи себе на всякий случай кроличью нору и забейся в нее поглубже".

Письмо Сынку:

"Дорогой Сынок!

Я знаю, почему Рекса так выворачивало в воскресенье. Он накурился сигарет. Скажи ему, что тебе не надо его вонючих денег, что тебе сигареты нужны самому. Иначе тебе придется разговаривать с его матерью. А потом поднеси спичку, парень, и затягивайся поглубже, сколько влезет. Твое время подходит к концу".

Джош сидит и жует острейший в мире сыр - закладывает запасы протеина. Сидит, расчесывает комариные укусы и шлепает комаров.

34

Джоша вдруг словно толкнуло, он чуть не подавился своим протеином. Из дома, из родного гнезда, донеслись звуки великого смятения - протяжный вопль, исторгнутый из груди тетки (собственно, двоюродной бабушки), внезапно обнаружившей исчезновение племянника. Захлопали двери.

– Джош! Джош!
– это уже крик с улицы, такой оглушительный, что, должно быть, вспугнул всех птиц на кладбищенских соснах.

Джош, давясь, набивает рот сыром, а то куда его девать?

Еще раз хлопнула дверь. Наверно, опять парадная, так и ходит на петлях туда-сюда. Каблуки простучали по половицам, по плитам заднего крыльца.

– Джош!!!
– вопль с крыльца, от которого всполошились и залаяли собаки под горой.

Джош выплевывает остатки сыра, которые не успел прожевать и проглотить. Он чуть было не вскочил во весь рост и не пустился бежать - едва удержался.

Прочла! Она прочла письмо! Нажала на дверь, сломала замок и все прочла гораздо раньше, чем он рассчитывал.

– Джош, вернись! Вернись сию же минуту!

Возбужденно бормочет что-то себе под нос, мечется то в дом, то из дому, точно вихрь.

Джош отползает к самой ограде. Дальше хода нет - не забор, а Великая китайская стена. Единственный штакетник в округе, который стоит прочно, не заваливается.

Тетя Клара кричит на всю улицу, сзывает на помощь соседей. А Джош ползет вдоль внутренней стороны забора, изо всех сил работая руками и коленями, и, стараясь сохранять хладнокровие, продирается сквозь зелень и высматривает, нет ли в заборе прорехи, чтобы можно было как-то протиснуться наружу. Протиснуться - и затеряться в голубой дали, прежде чем тетя Клара скличет целую армию преследования. Пока они будут накапливаться на улице, зады останутся без присмотра. Дальше на пути - крыжовник, весь в шипах, как в иголках, кусты шиповника стоят между стволами груш непроходимой стеной. Под ее защитой он одним скачком лихо перепрыгивает через штакетник и, спотыкаясь, вылетает на открытое место. Перед ним - пустые выгоны, внизу овраг, по дну его течет речка, а за оврагом на той стороне железнодорожная станция. Путь свободен. Джош. Мчись со всех ног, уносись на волю, словно ты из племени гончих псов. Никакие ребята тебя, оказывается, здесь не сторожат. И войска с пушками не стоят развернутым строем. Только две коровы пасутся на лугу, прикованные цепью к своим орбитам. Джош перепрыгивает слегу и бежит наискось по выгону, узелок бьется за плечом, летит следом, борозды под ногами глубокие, как канавы, только бы лодыжку не подвернуть, и всюду коровьи лепешки, но он не разбирает дороги. Опять забор - с разбегу взять и это препятствие. Одолел кое-как. И чуть не кубарем слетел, ломая заросли, в овраг вблизи полосы отчуждения. Он стоит на четвереньках над водой и дышит со свистом, со стоном, ничего больше не соображая. Задыхается, трясет головой и боится, как бы его не вырвало.

Джош, неужели твоя взяла?

Он нащупывает в карманах яблоки, морковь и огрызок карандаша. И тетрадка со стихами на месте. И узелок, завернутый в плащ, не развязался. Вон сколько ты пробежал, Джош, ничего не выронил. Пробежал - и ни разу не споткнулся и не растянулся. И никто не топал вдогонку у тебя за спиной и не орал, что, мол, вон он, вон он! Невероятно. Была, правда, минута опасности, но с ней удалось справиться. Ты выскочил из тетиклариного сада и уже не слышишь, как она разговаривает сама с собой, и она не может больше тебя разжалобить и не может о тебя споткнуться.

Джоша рвет.

35

Может быть, Гарри давно уже стоял над ним, а может быть, только что подошел. Но Джош перестал корчиться и поднял голову, а он стоит в своей крикетной форме.

– Не торопись, Джошуа, я подожду. У нас в распоряжении целый день благодаря твоей милости.

Джош понурился и прижал ладонь к боку - мир его распадался, издавая стоны, и не мысленные, а вслух.

– Я так и сказал, что ты объявишься, как только поднаберешься нахальства. Даже до вечера не высидишь. Всех делов-то было - немного обождать поблизости.

Джош отполз в сторону от того места, где его вырвало. Чертов Гарри, конечно, все видел.

– Только чего это ты, парень, на такой скорости стреканул в овраг? У тетеньки терпение, что ли, лопнуло? Пригрезилась тебе шкуру отделать?

Джош молчит. Он боится всхлипнуть, если откроет рот.

– Знаешь, какое у нас к тебе предложение? Убирайся-ка ты отсюда. Заскучай нестерпимо по родной мамочке и проси тетю, чтобы отпустила тебя домой. Нам такие ребята, как ты, здесь не нужны. Ты всем Плауменам Плаумен, что верно, то верно. У тебя особая хватка, как ни у кого. Столько народу собралось, игроки в спортивной форме, зрителей толпа. Знаешь, как далеко было ехать некоторым из команды Кроксли? У нас тут нет автобусов за каждым углом, как у вас в городе. А теперь им придется топтаться на станции до восьми часов вечера, поезда ждать.

Джош выравнивает внутреннюю линию обороны, хотя сознает, что нечего и пытаться, все бесполезно.

– Надоело слушать про этот ваш несчастный матч. Не пойму, вы вообще-то собирались играть или нет? А я? Нужно мне было появляться или не нужно? Кто сказал, чтобы я сидел дома? Кто грозился отлупить меня, если я покажусь на поле?

– Это теперь к делу не относится. Сам знаешь, что все переменилось.

– Ничего не переменилось. Если бы я пошел играть, меня бы избили, если бы не пошел, опять же избили бы. Что же переменилось, скажи, пожалуйста? Хотя можешь не говорить. Я вас все равно не понимаю и никогда не пойму. Вы хотите, чтобы я убрался из поселка, вот я и убираюсь. Ну как? Это вас устраивает? Теперь можно мне идти?