Джульетта
Шрифт:
– Бодрое утро!
– с наигранной радостью сказала я.
– Есть новости о Бруно?
– Я заходил вчера, - сказал он, задумчиво глядя на меня.
– Но вас не было.
– Не было?
– с хорошо разыгранным удивлением сказала я. В своем ажиотаже после свидания с Ромео-байкером на башне Манджия я совершенно забыла о встрече с Алессандро.
– Странно. Непонятно. Так что же сказал Бруно?
– Не много.
– Алессандро отбросил цветок и встал.
– Он мертв.
Я беззвучно ахнула.
– Как, вот так внезапно? Что случилось?
Пока мы медленно шли по городу, Алессандро объяснил, что
– То есть вы намекаете, что его убили?
– Несмотря на отвратительный характер, поведение и пистолет, мне стало жаль Бруно.
– Кто-то не хотел, чтобы он заговорил?
Алессандро подозрительно взглянул на меня, словно я знала больше, чем говорю.
– Судя по всему, да.
Фонтебранда, старый общественный фонтан, которым пользовались до самого проведения водопровода, находится на широкой открытой площадке у подножия сбегающих вниз перепутанных средневековых улочек Сиены. Это целое здание, сложенное из старинного красноватого кирпича, с глубокими арками, образующими галерею, к которой ведут широкие ступени, густо заросшие сорняками.
Сидя на кирпичном бортике рядом с Алессандро, я смотрела на прозрачную зеленую воду большого каменного бассейна и любовалась калейдоскопом солнечных бликов на древних стенах и сводчатом потолке.
– Знаете, - сказала я, с трудом воспринимая всю эту красоту, - ваш предок был настоящим куском дерьма!
Алессандро удивленно засмеялся - нерадостным смехом.
– Вы хоть не судите меня по моим предкам!… И прошу вас, не надо копировать свою прародительницу.
«А по фоткам на мобильнике моей сестрицы тебя судить можно?» - подумала я, наклонившись и опустив пальцы в воду, но вслух сказала:
– Тот кинжал… Можете оставить его себе. Вряд ли Ромео когда-либо захочет его забрать.
– Я поглядела на Алессандро, страстно желая назначить кого-нибудь виновным за все преступления мессира Салимбени.
– Какая ужасная смерть… С другой стороны, он же не умер и вернулся, чтобы спасти ее.
Секунду мы молчали. Алессандро улыбался, я сидела нахмурившись.
– Бросьте, - сказал он, наконец.
– Вы живы; смотрите, вон солнышко сияет. Именно в этот час нужно сюда приходить: свет проходит через арки и освещает воду. Позже Фонтебранда становится темной и холодной как грот. Вы ее не узнаете.
– Странно, - пробормотала я, - как все может измениться за несколько часов.
Если Алессандро и понял намек, то виду не подал.
– У каждого явления есть своя темная сторона. Но зато так жить интереснее.
Несмотря на подавленное настроение, я не удержалась от улыбки при этом образце мужской логики.
– Мне пора испугаться?
– Как сказать.
– Он снял пиджак и положил к стене арки, глядя на меня с вызовом.
– Старики говорят, что Фонтебранда обладает особой силой.
– Продолжайте. Я скажу, когда станет страшно.
– Снимите туфли.
Я невольно расхохоталась.
– О'кей, я испугалась.
– Давайте, вам понравится.
– Я смотрела, как он стянул собственные
– Вас что, на работе не ждут?
– спросила я, глядя, как он болтает ногами.
Алессандро пожал плечами.
– Банку больше пятисот лет; как-нибудь простоит часок без меня.
– Что там насчет особой силы?
– не удержалась я, скрестив руки на груди.
Он секунду подумал и сказал:
– Считается, что существует два вида безумия: творческое и разрушающее. Вода из Фонтебранда, по поверью, сделает человека безумным, pazzo, но в хорошем смысле. Это трудно объяснить… Почти тысячу лет мужчины и женщины пили эту воду, и их охватывало священное безумие. Некоторые становились поэтами, другие - святыми; самая знаменитая из них, святая Екатерина, выросла буквально здесь за углом, в Ока, контраде Гуся.
Меня с утра подмывало спорить с каждым его словом и не позволять отвлечь себя сказками, поэтому, я упрямо покачала головой.
– Вся святость этих женщин в том, чтобы уморить себя голодом или сгореть на костре. Как можете вы называть это творческим экстазом? По мне, так это банальное помешательство.
– Для большинства людей, - возразил он с улыбкой, - швырять камнями в римских полицейских тоже помешательство.
– Он захохотал при виде моего лица.
– А ведь вы не касались чудесной воды даже подошвами.
– Я только хочу сказать, - продолжала я, сбрасывая туфли, - что все зависит от ракурса. То, что кажется вам креативным, может показаться мне разрушительным.
– Не без внутренней борьбы я осторожно опустила ноги в воду.
– Все зависит от того, во что вы верите или на чьей вы стороне.
Я не могла понять его улыбку.
– Вы хотите сказать, - спросил он, глядя на то, как я шевелю пальцами в воде, - что моя теория нуждается в пересмотре?
– А теории вообще нужно постоянно пересматривать. Если этого не делать, они перестанут быть теориями и превратятся… во что-то другое.
– Я угрожающе взмахнула руками: - Они станут драконами, стерегущими вход в вашу крепость, никого не впуская и не выпуская.
Алессандро взглянул на меня, видимо, гадая, отчего я такая колючая все утро.
– А вы знаете, что в Сиене дракон является символом девственности и защиты?
Я отвела глаза:
– А вот в Китае дракон символизирует жениха, записного врага девственности.
Мы замолчали. Вода Фонтебранда мягко рябила, бросая на своды ослепительные блики с неспешной уверенностью бессмертного существа. На секунду я почти поверила, что могу стать поэтессой.
– Значит, вы верите, - сказала я, отбросив идею прежде, чем она пустила корни, - что Фонтебранда делает вас pazzo?
Он посмотрел в воду. Наши ступни казались погруженными в жидкий нефрит. На его губах появилась легкая улыбка, словно он знал, что на самом деле мне не нужно слов, ибо ответ читался в его глазах - блестящее зеленое обещание экстаза.
Я кашлянула.
– Я не верю в чудеса.
Он посмотрел на мою шею.
– Тогда зачем вы это носите?
Я тронула распятие.
– Обычно не ношу. В отличие от вас, - кивнула я на его расстегнутый ворот.
– Вы об этом?
– Он полностью вытянул кожаный шнурок поверх рубашки.
– Это не распятие. Мне не нужен крест, чтобы верить в чудеса.