Джульетта

–  Ты мне лгал.

Вместо того чтобы отступить, он придвинулся ближе.

–  Я никогда не лгал тебе о Ромео. Я лишь сказал - он не тот человек, каким ты его себе представляешь.

–  И просил меня держаться от него подальше, - напомнила я.
– Предлагал лучше выбрать Париса.

Он улыбнулся при виде моей обвиняющей гримасы.

–  Ты сама назначила меня Парисом.

–  А ты позволил мне поверить!

–  Да, позволил.
– Он нежно коснулся пальцем моего подбородка, словно удивляясь, отчего я не позволяю себе улыбнуться.
– Потому что знал, что ты хочешь видеть во мне врага. Только на таких условиях ты соглашалась общаться со мной.

Я открыла рот возразить, но поняла, что Алессандро прав.

–  Все это время, - продолжал Алессандро, видя, что победил, - я ждал удобного момента. Я думал… После вчерашнего, у Фонтебранда, я надеялся, что ты обрадуешься.
– Его палец задержался в уголке моего рта.
– Мне казалось, я тебе… нравлюсь.

В наступившей тишине его глаза подтверждали все, что он сказал, и молили меня ответить согласием. Я заговорила не сразу; приложив ладонь к его груди, я ощутила теплое биение его сердца, и вдруг иррациональная, экстатическая радость - я и не подозревала, что умею так радоваться, - поднялась во мне, переполняя душу и требуя выхода.

–  Да, нравишься.

Сколько длился поцелуй, я не знаю. В жизни бывают мгновения, которых не выразить бесстрастными показаниями секундной стрелки. Когда мир, бешено вращаясь, вернулся, наконец, из неведомых заоблачных высей, все стало ярче и обрело новую ценность, словно Вселенная прошла глобальное обновление, пока я не смотрела… Или прежде я не смотрела толком?

–  Как я рада, что ты Ромео, - прошептала я, уткнувшись лбом в его лоб.
– Но даже если бы ты им не был, я все равно…

–  Что?

Я смущенно опустила глаза.

–  Все равно была бы счастлива.

Он засмеялся, прекрасно понимая, что я хотела сказать нечто куда более откровенное.

–  Садись.
– Он потянул меня на траву рядом с собой.
– С тобой я чуть не забыл о своем обещании. Умеешь ты заставить обо всем забыть!

Я смотрела, как он собирается с мыслями.

–  Какое обещание?

–  Рассказать тебе о моей семье, - беспомощно пожал он плечами.
– Я хочу, чтобы ты знала все.

–  Но я не спешу узнать все прямо сейчас, - перебила я, перешагнув через колени Алессандро.

–  Подожди!
– тщетно попытался он остановить мои расшалившиеся руки.
– Сперва я должен рассказать тебе о…

–  Ш-ш!
– Я приложила пальцы к его губам.
– Поцелуй меня еще раз.

–  Карл Великий…

–  …может подождать.
– Я убрала пальцы и приникла к его губам долгим поцелуем, не оставлявшим места возражениям.
– Я права?

Он смотрел на меня как одинокий защитник крепости на вторжение варваров.

–  Ты должна знать, во что себя вовлекаешь…

–  Не волнуйся, - прошептала я.
– Разберемся, куда и что…

Спустя три секунды благородного сопротивления в его решимости, наконец, появилась брешь, и он привлек меня так близко, как позволяли итальянские приличия.

–  Ты уверена?
– И в мгновение ока я очутилась на спине на ложе из дикого тимьяна, смеясь от неожиданности.
– Ну, Джульетта… - строго посмотрел на меня Алессандро, - надеюсь, ты не ожидаешь любовных куплетов?

Я смеялась.

–  Жаль, что Шекспир не оставил никаких указаний постановщикам.

–  Почему жаль?
– Он мягко коснулся губами моей шеи.
– Ты, правда, думаешь, что маленький Уильям был лучшим любовником, чем я?

Но конец веселью положила не моя скромность, а непрошеное сиенское благородство.

–  Ты знала, - зарычал Алессандро, прижав мои руки к земле в попытке спасти оставшиеся пуговицы на его рубашке, - что у Колумба шесть лет ушло на открытие Америки?
– Он нависал надо мной воплощенной сдержанностью, а пуля на шнурке раскачивалась между нами как маятник.

–  Что ж он так долго?
– спросила я, любуясь зрелищем его героической борьбы с собой на фоне ярко-синего неба.

–  Он был итальянским дворянином, - отозвался Алессандро, отвечая не только мне, но и себе.
– А не конкистадором.

–  Да ладно, он искал золото, - сказала я, пытаясь поцеловать его стиснутые губы.
– Как настоящий конкистадор.

–  Сначала - может быть. Но потом… - Он дотянулся рукой и одернул мою юбку пониже.
– Он открыл для себя, как сильно ему нравится исследовать берег и знакомиться с новой, непривычной культурой.

–  Шесть лет - долгий срок, - возразила я, не готовая встать и включаться в реальность.
– Слишком долгий.

–  Нет, - улыбнулся он моему приглашению.
– Шесть сотен лет - долгий срок. Придется тебе потерпеть полчасика и выслушать мой рассказ.

Вино успело нагреться, когда мы, наконец, откупорили бутылку, но это все равно было лучшее вино, которое я когда-либо пробовала: у него был вкус меда и диких трав, любви и головокружительных планов. И сидя на холме, облокотившись об Алессандро, прислонившегося к валуну, я почти верила, что жизнь будет долгой и счастливой и, наконец, найдена молитва, которая умиротворит моих призраков.

–  Ты расстраиваешься, потому что я тебе не открылся, - говорил Алессандро, гладя меня по волосам.
– Ты думаешь, я боялся, что ты влюбишься в имя, а не в человека. На самом деле я опасался, что, услышав мою историю, историю Ромео Марескотти, ты вообще не захочешь со мной знаться.

Я открыла рот, чтоб возразить, но Алессандро, не слушая, продолжал:

–  То, что говорил обо мне твой кузен Пеппо… все это правда. Наверняка психологи могут все объяснить, но в моей семье психологов отродясь не жаловали. Мы никого не привыкли слушать. У Марескотти свои теории, и мы настолько уверены в их правоте, что, как ты заметила, они превращаются в драконов, сидящих у нашей крепости, не позволяя никому ни войти, ни выйти.
– Он сделал паузу, чтобы наполнить мой бокал.
– Вот и допивай остаток. Я за рулем.

–  За рулем?
– засмеялась я.
– Такая осмотрительность несвойственна Ромео Марескотти, о котором говорил Пеппо! Я думала, ты окажешься безрассудным, а ты так меня разочаровал.

–  Не беспокойся, - он притянул меня ближе, - я заглажу свою вину другим способом.

Я потягивала вино, а он рассказывал о своей матери, забеременевшей в семнадцать лет и наотрез отказавшейся назвать имя отца ребенка. Старый Марескотти пришел в бешенство и вышвырнул дочь из дому. Ее приютила школьная подруга матери, Ева-Мария Салимбени. Когда родился Алессандро, Ева-Мария стала его крестной. Именно она настояла, чтобы мальчику дали традиционные семейные имена - Ромео Алессандро - и записали Марескотти, хотя и знала, что у новоиспеченного деда разольется желчь, оттого что незаконнорожденный будет носить его фамилию.