Эдгар По в России
Шрифт:
Господин Поэ был разочарован — он ждал чего-то иного — смертельной вражды двух родов или, как говорят итальянцы — vendetta. Но больше всего его возмутило мое мнение, что в примирении двух враждующих сторон роль миротворца сыграла какая-то куцая кобыла. По его мнению, коли вражда, то все должно гореть ярким пламенем, кровь литься ручьями, а место кобылы должен занять жеребец. Такой, чтобы бил копытом и метал искры из глаз. Конечно, кобыла тут совсем ни к чему. Кобыла — миролюбивейшее создание, не способное причинить человеку вред. Жеребец же может укусить, наддать копытом, да и то, если человек сам нарвется на неприятность. Как ни говори, но во многих бедах виновны люди, а уж никак не бессловесные твари. Ну, коли так, так пусть сам Эдгар и придумывает такой сюжет — душа поверженного вселилась в коня,
Как объяснить молодому человеку, что коли в наших краях случается вражда, то настоящая vendetta происходит не на поле брани, а в присутственных местах, копья и пистолеты нам заменяют кляузы, а вместо секундантов выступают стряпчие? Тяжбы такие могут тянуться годами и в конечном итоге судебные заседания выпьют из человека куда больше крови, нежели дуэли, а чернила страшнее клинка или свинцовой пули.
Юноша оказался прекрасным рассказчиком. Когда наш разговор зашел о творчестве Даниэля Дефо, у которого я читал лишь "Робинзона" да пару пасквилей, переведенных на французский язык, мистер американец принялся пересказывать содержание романа, о котором я допреж не слышал. Книга эта — "Дневник чумного года" — повествует о лондонской чуме. Мне было не по себе, когда я слушал, как становились мертвыми дома, как вдоль узеньких улочек проезжала телега, заполненная мертвецами. Иногда трупов было столь много, что они застревали между стен, а вознице приходилось перетаскивать их на руках.
Подъезжая к зачумленным домам, возница кричит во весь голос:
— Покойников берем! Покойников берем!
А если никто не появлялся, он снова кричал:
— Выносите своих мертвецов!
Если уже некому было выносить тела, возчик ехал дальше, к старому кладбищу, вокруг которого был выкопан длинный и узкий ров. В него-то и сбрасывали тела.
Я так живо представил себе умирающий город, где все люди — мертвецы, что по спине пробежался легкий морозец! Каюсь, после такого рассказа я крикнул Степана, велел ему тащить на стол наливку (шампанское у меня не водилось в ту пору) и мы выпили с мистером Поэ не чокаясь — поминая мертвецов, отдавших Богу душу в далеком чумном городе, а потом еще и лорда Байрона, умершего за идею. Верно, в таком мертвом городе оставались еще островки жизни, где собирались люди, пытавшиеся отогнать собственную смерть веселыми песнями и шумной гульбой. Или же спрятать собственный страх под бравадой и буйством.
Вот, наверное, и все. Если бы я имел возможность ознакомиться с творчеством американца, то рассказал бы гораздо больше. Но увы — мистер Эдгар читал свои стихи на аглицском языке, и я мог оценить лишь их мелодичность, но никак не смысл. Рассказывать о наших прогулках с господином Поэ не вижу особого смысла. Я попытался показать американцу Санкт-Петербург, но не особо в этом преуспел. Кроме того, господин Поэ оказал мне услугу, которую способен оказать только верный и преданный друг (или сумасшедший поэт, легко откликающийся на дурные просьбы и не задумывающийся о последствиях своих поступков!). Да, юноша был секундантом на одной из моих дуэлей. В последнее время все стали жутко благоразумными. За два-три часа, проведенные на свежем воздухе, заплатить потом годом или двумя духоты и тесноты не хочется никому.
Позже я слышал, что у мистера Поэ были какие-то сложности, связанные с женщиной и полицией. Но я, увы, в ту пору отсутствовал в столице и ничем помочь юноше не мог. А жаль.
Мне думается, наше знакомство может стать сюжетом для повести или рассказа. Хорошо бы, чтобы об этом написал тот литератор, что так мастерски рассказал о Кюхле: разумеется, добрую половину он выдумал, вторую приврал, но все, что осталось, — истинная правда.
Глава шестая, когда книжная лавка становится центром русской столицы
— А у вас странная фамилия, мистер Шин, — заметил Эдгар.
— А что в ней странного? — пожал плечами хозяин лавки, в которой американец уже чувствовал себя как дома.
— Я заметил, что большинство русских фамилий заканчиваются на "оф", "еф" или "ин" — Пушкин, Егороф, Васильеф.
— Моя фамилия тоже заканчивается на "ин", — резонно заметил торговец. — Вслушайтесь: Ш — ин.
— Слишком короткая. Вероятно, ваши предки были китайцами? — настаивал
юноша. — Наверное, предок имел фамилию Чин или Син, ставшую у русских "Шин".— А я похож на китайца? — засмеялся мистер Шин.
— Не очень, — честно отозвался Эдгар. Слегка задумавшись, предположил: — Вероятно, ваши предки переехали в Россию из Китая очень давно, у них было много браков с европейскими женщинами.
— Тогда уж из Кореи. Син или Чин — корейская фамилия.
— А какая разница? — хмыкнул юноша. — Китайцы, корейцы. Мне кажется, что они все на одно лицо.
— Луноглазые, или, как у нас говорят, узкоглазые, — окончательно развеселился хозяин.
Кто такие "yzcoglazie", Эдгар не понял, но на всякий случай решил обидеться. Уже начал оттопыривать нижнюю губу, но тут ему стало стыдно. А если хозяину неприятно, когда его сравнивают с китайцем? Ему самому, например, было бы обидно, если бы его посчитали потомком китайца или, упаси бог, негра. (И как это Пушкин может жить с такой внешностью, да еще и подшучивать над этим?)
Хозяин не обратил внимания на перепады настроения юноши, а если и обратил, то не придал значения.
— Моя фамилия — сокращение от другой, более знаменитой, — пояснил он. — У нас так принято, что ежели у знатного человека рождается бастард, сиречь незаконнорожденный, то отец может дать ему кусочек своей фамилии. Ну, например, у генерала Румянцева бастард получил фамилию Мянцев, у Репнина — Пнин, у Трубецкого — Бецкий. У покойного генерал-аншефа Троекурова половина рекрутов были записаны как Куровы.
— А как фамилия вашего отца? — заинтересовался Эдгар.
— Самая простая фамилия — Кашин, — вздохнул торговец.
— Каша? Русское кушанье из крупы?
— Вот-вот. От этого самого кушанья фамилия и произошла — Кашин. А так как я выблядок [13] , то мне угораздило стать просто Богданом Шином. Богдан — стало быть, Богом данный.
За те две недели, что Эдгар провел в России, половину своего времени он проторчал в книжной лавке мистера Шина и буквально влюбился в хозяина — маленького пожилого горбуна, со сросшимися пальцами левой руки.
13
Предуведомление к читателю — в те времена слово не являлось нецензурным. Оно имеет свое происхождение от слова "блуд". То есть рожденный в блуде.
Несмотря на увечья, мистер Шин, или, как называли его посетители, Богдан Фаддеевич, был чрезвычайно подвижным человеком. Он сновал по своей лавке (немаленькой!) с легкостью здорового юноши, добираясь до самых верхних полок не карабкаясь, а словно бы взлетая по стремянке. Добрый и деликатный хозяин принимал каждого посетителя как родного. Тем, кто, подобно юному американцу, не имел денег для покупки книг, разрешал читать даром. Даже с воришками, пытавшимися спрятать в одежде приглянувшуюся книгу, хозяин лавки поступал деликатно — останавливал и вытаскивал из-под полы или из рукава украденное. И еще казалось, что хозяину совершенно нет дела до прибыли — постоянным посетителям лавки, пользующимся доверием, он охотно давал нужное издание на дом, не беря при этом ни заклада, ни денег за чтение. Однажды Эдгар поинтересовался — почему бы мистеру Шину вместо лавки не открыть публичную библиотеку?
— Библиотеки навязывают читателю свои условия, — ответил Шин. — Длинные столы, жесткие лавки. В Англии некоторые книги до сих пор приковывают цепями. Я рассматриваю библиотеки как клетки для книг.
— Зато книги всегда остаются на месте, — резонно заметил По. — Любой читатель может прийти и отыскать все, что ему нужно.
— О, мистер Поэ, далеко не всегда можно отыскать книгу, если вам это хочется, — покачал головой горбун. — Однажды я решил отыскать первоиздание "Travels into Several Remote Nations of the World, in Four Parts. By Lemuel Gulliver, First a Surgeon, and then a Captain of several Ships" [14] . Поначалу хотел купить у автора, но у самого декана лишнего экземпляра не оказалось…
14
Свифт Джонатан. "Путешествия в некоторые удаленные страны мира в четырёх частях: сочинение Лемюэля Гулливера, сначала хирурга, а затем капитана нескольких кораблей".