Единственная слабость

Эл вновь поднимается на ноги и, подойдя почти вплотную, склоняется к Кире и смотрит ему в глаза долгим немигающим взглядом. Между их лицами от силы пара дюймов, и в какой-то момент она замечает в его глазах искру понимания. И убеждается, что тогда, в самом начале дела, интуиция её не обманула, почувствовав в загадочном Кире родственную душу.

— Я понимаю, почему ты делал все эти вещи. Справедливость, защита слабых и нуждающихся ведь и для тебя были отговоркой, верно? Ты — лучший ученик Японии, всегда и во всём первый, блестящий спортсмен, гордость своих родителей. Ты всегда чувствовал себя «над» и «вне» этого мира, и недосягаемая высота, с которой ты взирал на всех, обрекла тебя на одиночество и вечную скуку. А Тетрадь смерти позволила тебе вырваться из этих оков и хоть что-то почувствовать. И чего ты в итоге хотел с её помощью добиться? Всеобщего признания? Все эти люди, которых мы оба презираем так же, как и они нас… Они бы признали тебя и твои деяния, высказывали одобрение, обожествляли, и для тебя это было бы лишним напоминанием о твоей гениальности и исключительности. И всё равно это не шло бы ни в какое сравнение с тем, что тебе удалось развеять скуку. Именно по этой причине, и ни по какой ещё, ты так трепетно оберегал от всех свой секрет. Даже мысли о смерти не страшили тебя сильнее, чем перспектива вновь утонуть в серости окружающего мира. Вот и со мной так же. Преступник, которого ты убил, даже не задумавшись о том, кого ты вычеркиваешь из жизни, был для меня единственной отдушиной. Моей собственной «тетрадью смерти», если тебе угодно.

Отведя, наконец, взгляд, Эл разворачивается и идёт к выходу из камеры, но замирает на пороге.

— Поэтому я и говорю: жаль, Кира. Если бы не это обстоятельство, я бы с удовольствием поиграла с тобой. Увидимся на казни. Интерпол и ООН дали добро на то, что в качестве гонорара за твою поимку я лично усажу тебя на электрический стул.

Play

— Эл, сколько суток ты уже не спишь? Двое? Трое?

— Вроде бы это четвёртые, но это не страшно, мне не привыкать. Тем более, что у меня внезапно обнаружилась куча дел. Но, что меня сейчас волнует ещё больше, так это вопрос: доиграем мы когда-нибудь нашу партию или нет, Бей? Между прочим, ход сейчас именно твой, и в прошлый раз ты атаковал моего короля.

— Я и сейчас буду его атаковать. Ладья h3 — g3. Шах.

— Король g2 — h2. Не думаешь же ты, что это поможет?

— Ладья g3 бьёт g1. Не думаю. Моё дело всё равно хана.

— Слон f8 бьёт с5. И как мы только умудрились растянуть одну-единственную партию на столько лет, Бей?

— Вот и я не знаю, как так вышло, Эл.

Она едва не подскакивает в кресле, выронив магнитофончик, который до этого держала в руке. Тот при падении издаёт ужасающий грохот, разрезающий висящую в комнате тишину, и дальнейшее воспроизведение переходит в неразборчивый шипящий поток звуков.

— d4 — d3. И мой король бросает свою корону к твоим ногам, моя королева.

Эл ничего не говорит. Только смотрит широко раскрытыми глазами, смотрит и боится моргнуть. Боится спугнуть момент.

Потому что этого не может быть. Это невозможно. Просто невозможно. Всего лишь порождение её измученного сознания, навеянное прослушиванием записей. И она на самом деле сейчас одна сидит в темной комнате и тихо сходит с ума, погружаясь в свой воображаемый и иллюзорный мир, где возможно всё.

Но рука, легшая ей на плечо, живая и теплая, и Эл неосознанно накрывает покрытую едва заметными следами от ожогов ладонь своей. И не может отвести взгляда от тёмных глаз, сейчас смотрящих на неё с изрядной дозой лукавства.

— Бей…

— Разве я не говорил, что никогда тебя не оставлю?

Чётких мыслей в голове не остаётся, и она не помнит себя, поддаваясь порыву, буквально бросаясь ему на шею, обхватывая его лицо ладонями, прижимаясь, целуя, лишь бы убедиться, что он здесь, рядом, и это не игра сознания, и он никуда не исчезнет. По щекам катятся горячие слёзы, но Эл не придаёт им значения, её сейчас ничто не волнует. И неважно, как глупо и жалко она сейчас выглядит.

— Как? Как ты выжил, Бей? — шепчет она, уткнувшись лицом ему в плечо, когда истерика проходит и возвращается какая-никакая, а трезвость мыслей, не замутненная внезапно свалившимся незаслуженным счастьем. — Ведь Кира убил тебя…

— Как я выжил? — хмыкает Бёздей, поудобнее устраивая её у себя на коленях. — А это, Эл, загадка для тебя. Раз уж моя прошлая пришлась тебе не по душе.

Эти слова вновь доводят её до истерических похихикиваний, и Эл кивает, принимая условия.

— Кстати говоря, с восторгом наблюдал, что в моё отсутствие ты стала законченной злодейкой, — говорит Бейонд. — Не просто поймала Киру, так ещё и казнила собственноручно. Личная месть, она такая.

— Где ты раньше был, Бей? Дай ты мне знать, что жив, и, кто знает, может, нам довелось бы искать Киру вместе. И я бы не стала прикладывать столько сил, чтобы разобраться с этим делом поскорее. Между прочим, оно обещало быть безумно интересным!

Они так и сидят на диване, не разжимая объятий, тихо переговариваясь, наслаждаясь почти забытым умиротворением и обществом друг друга.

— Ты ведь не станешь сейчас говорить, что моё присутствие здесь неуместно, и пытаться выставить меня, Эл? — чуть отстранив её от себя, неожиданно серьёзно спрашивает Бейонд, зная, что ей может прийти в голову всё, что угодно.

— А что, в этом случае ты намерен пронзительно визжать и вырываться? — сдавленно хмыкает она, представляя подобную картину, а потом в её глазах появляется что-то, что заставляет Бёздея поменяться в лице, растянув губы в предвкушающей улыбке, отдающей нотками безумия. — Расслабься, я не собираюсь тебя прогонять. Можешь считать, что присутствуешь при историческом событии, но я признаю, что моё решение расстаться было крайне неудачным и заранее обречённым на провал.

По-прежнему сидя у него на коленях, она устремляет взгляд за его плечо и смотрит на Ватари, стоящего в дверном проёме и наблюдающего сию сцену с тёплой отеческой улыбкой. И чувствует, как становится легче на сердце, словно с него сваливается тяжеленный валун, который она всё это время зачем-то носила.

— Ватари, принеси, пожалуйста то, что я просила тебя подготовить на тот случай, если этот сумасшедший тип, — кивок на Бёздея, — сбежав из тюрьмы, придёт сюда и откажется уходить. Ты ведь не станешь отрицать, что заслуживаешь наказания, верно? — вновь поворачивается она к Бейонду, когда Ватари, многозначительно кивнув, удаляется.

Возвращается он, впрочем, довольно скоро — и минуты не проходит, как он вновь появляется в комнате, озвучивая своё присутствие подозрительным металлическим бряканьем. Бейонд, почуяв неладное, оборачивается как раз в тот момент, чтобы увидеть, как с характерными щелчками захлопываются наручники, и его левая рука оказывается прикованной к правой руке Эл. А сама она выглядит такой довольной, словно кошка, объевшаяся хозяйской сметаны.

— Ты по-прежнему под арестом, Бей. И, чтобы искупить свою вину перед обществом, будешь помогать мне двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю. Такое наказание тебя устроит?

— Всегда знал, что по части эксцентричных решений тебя никто не переплюнет, — усмехается он, кажется, не имея ни малейших возражений.

Тишину, нарушаемую лишь тихим звоном цепи, разрезает писк стоящего на полу компьютера, оповещающий о получении нового сообщения.

— Ну, что, как в старые добрые времена, Бей? — улыбается Эл, нехотя сползая с его коленей.

— Надеюсь, ты запаслась джемом, Эл.

***

Наручники неприятно натирают запястье, и Эл вынуждена про себя признать, что, пожалуй, это тоже не лучшая из её идей, но в силу природного упрямства она не готова отказаться от неё так быстро. К тому же, боль в руке совсем не большая плата за наконец-то угомонившийся ураган мыслей и сомнений, царивший в её голове все эти годы. В конце концов, она сама тоже заслуживает наказания, и вины на ней предостаточно: перед Бейондом, перед Ватари, перед погибшими по её прихоти агентами ФБР, перед Мисорой Наоми, перед Ягами Лайтом и его семьёй, на которую сейчас обрушатся волны ненависти и презрения, и вообще перед всеми, чьи чувства, надежды и мечты она безжалостно топтала, считая, что цель оправдывает средства.