Ее копия

***

Лару Аркаша любил.

Так любят, к примеру, горячую воду.

Когда она есть, ее наличия не замечают. Можно плескаться в ванной, с комфортом стирать носки, и драить тарелки. Не станет горячей воды – не умрешь. Однако, и быт вести по-другому нужно: обзаводиться ведерной кастрюлей, и на газу воду греть, кипятить. Вроде бы мелочь. А качество жизни – иное.

Лара – Аркашина горячая вода.

Он к ней привык.

И лишаться ее обслуживания, крыши над головой, теплой постельки, вкусной еды, Черепахин категорически не желал.

***

Но Алиса являлась ночами и днями.

При свете мрачной луны, мистически льющей свет в незанавешенное Ларой окно, Алиса мерещилась Черепахину Булгаковской Маргаритой.

Казалось, вот-вот заколышутся шторы, и Алиса влетит на метле, распустив по голому телу темные, растрепанные космическим ветром, густые космы.

***

Однако в театре, Алиса была не такая.

Меланхоличная. Чужая.

Литрами глотала гранулированный кофе из огромной, экономичной банки, почти всегда молчала, на репетициях халтурила.

О причине вселенской Алисиной тоски и последующей за тоской, депрессии догадывались все коллеги, до единого.

–О, Смирницкая опять очередного любовника оплакивает! – Театрально возвел руки к небу разгневанный режиссер, во время генерального прогона очередной сцены. – Алиса, когда ты, наконец, прекратишь столь бездарно тратить душевную энергетику на недостойных тебя мужчин!

Черепахин не знал, что и думать, радоваться или плакать. Сочувствовать несчастной Алисе, или веселиться оттого, что, наконец, она свободна.

***

Впрочем, несколько последних дней не прошли без переживаний совершенно иного плана.

А именно материального.

Черепахину пришлось занять денег у приятеля, чтобы возместить квартирный долг. Все-таки перед Ларой было как-то неловко.

Черепахин направился в банк в крайне растрепанных чувствах. Протянув платежку, миловидной светловолосой девушке в полукруглом окне, на ее вопрос: не желает ли он завести какую-то банковскую карту, почему-то ответил «да».

Хотя никакая карта ему была не нужна.

Однако, сразу поняв, что «сел в лужу», Аркаша сконфуженно пошел на попятную, объясняя, что он передумал брать карту, потому что у него нет ни минуты лишнего времени, но что он непременно возьмет ее в следующий раз.

После всех перенесенных мытарств, Черепахин вздохнул с облегчением, и вспомнил о Ларе.

– Я очень люблю эту женщину. – В очередной раз убедился Аркаша. – Я жить без нее не могу. К черту Алису Смирницкую с ее не проходящей эпидерсией.

Ну, правда же, к черту!

***

– …А ты… Явилась не запылилась. –

На Алису Смирницкую, в щель едва приоткрытой деревянной калитки, глянул странно-веселый лукавый глазок. Замочная цепь звякнула, дверь стремительно распахнулась.

Пред Алисой предстала мачеха.

Во всей красе.

Внешне Надежда Елизаровна смахивала на мультяшного домовенка Кузю.

Собственноручно стриженые ею, густые седые волосы, были взлохмачены. Крохотные незабудкого цвета глазки, под толстыми линзами очков, постоянно бегая, вращаясь, закатываясь и округляясь, выражали эмоции только превосходящей степени.

Если радость – то бурную.

Если восторг – то бьющий с ног наповал.

Если печаль – то безысходную.

Если равнодушие – то полное.

***

Маленькая, юркая, худая, Надежда Елизаровна беспрерывно двигалась. То в припадке гнева стремительно куда-то шагала, то злобно хихикала, потирая руки, а иногда, в порыве переполняющих чувств, даже подпрыгивала.

– Новость слышала? – Уперев руки в боки, и заранее вонзаясь осуждающим взглядом на приемную дочь, даже не доведя ее до порога дома, учинила допрос Надежда Елизаровна.

– Какую новость? – Застряв на половине пути в входной двери, спросила Алиса.

– Ну как же? Педагоги демонстрацию объявили. Говорят, что денег на колготки не хватает! –

В этом месте мачеха настроила глаза на крайнюю степень брезгливого изумления, захихикала, хлопнула в ладоши, подпрыгнула и выпалила. – Учителям на нажопники не хватает! Представляешь, пришла училка в школу, а на жопе нет ничего, пусто, тю-тю!

***

Алиса стояла, уткнув нос в садовую ромашку, сорванную на ходу, и никак не реагировала на злободневную мачехину новость.

Она давно привыкла к заскокам мачехи, и знала, что ее комментарии к сообщениям Надежды Елизаровны весьма излишни.

Молчание – золото.

***

– Ну, что молчишь? – все же настаивала на Алисином комментарии, мачеха. – Как тебе новость?

– А еще про что в газетах пишут? – Увильнула от ответа Алиса.

– Мисс мира выбрали! – Вновь оживилась женщина. – А я считаю так: красота красотой, а вонь-то все равно у всех одна! Я перну – моя-то вонь не хуже будет! Я сегодня пятилитровую кастрюлю супа из ревня наварила. Пойду нажрусь как свинья. А пердеть-то как мисс мира буду! … Поешь со мной?

– Давай тарелочку.

***

Двадцатое число каждого месяца значилось в календаре Алисы Смирницкой как «День Мачехи».

Встречаться с женщиной, которая ее воспитала, приемная дочь «волокла себя на аркане».

Но так было надо.

А если учесть, что слово «надо» для Алисы существовало лишь, как речевая иллюзия, пустой звук, то становилось неясно: отчего она до сих пор «с высокой колокольни не наплевала» на «знаменательную» дату, и продолжала-таки маяться не нужными ни ей, ни мачехе опустошающими душу свиданками.

Наверное, потому что Алисина мачеха была ненормальной.

Да, да, ненормальной. И эту явную ненормальность диагностировала даже не вполне нормальная Алиса.

***

Алиса не могла предположить, что сделает мачеха, если «цепочка» их встреч неожиданно оборвется. Вдруг Надежда Елизаровна разведет костер под дверью ее квартиры? Ворвется в театр и устроит дебош? Подкараулит ее за углом и вырвет волосы?

Хотя, такое, навряд, бы случилось.

Потому что мачехины заморочки выливались исключительно в словесные катаклизмы. Надежда Елизаровна могла «вылить ушат грязи на человека», морально «истереть его в порошок», в устной форме «раскатать по асфальту», но наброситься на несчастного с ножницами – никогда!