Её вина
Шрифт:
– Алёшенька, а что с тобой? – восклицает мать.
Приложил кулаком здоровой руки я его неслабо, несмотря на своё ущербное физическое состояние. Впрочем, сам виноват.
– Да всё нормально, Галина Юрьевна, – убеждает её Бондарев.
– Руки все помойте, – громогласно командует Оля.
– Куда костыли? – басит Олег.
– Сюда поставь, – отвечает ему Лёша.
– Я сейчас супчик Максиму разогрею, – начинает по привычке суетиться мать.
– Кормите, а я пойду схожу в аптеку, куплю все необходимые лекарства, – проявляет заботу Оля. – Ребят,
Какофория звуков раздражает всё больше.
– А я, кстати, умею ставить уколы, если надобно… Своей Туське (собаке, чтоб вы понимали) делала не раз! – горделиво заявляет Антонина Петровна, которая, оказывается, тоже тут.
Прекрааасно…
Устало закрываю глаза. Как никогда жалея, что не могу встать и закрыть дверь.
Потому что сейчас я точно предпочёл бы остаться в одиночестве…
Глава 19 Максим
Все мои дни становятся похожи один на другой. Таблетки горстями, бесконечные уколы, от которых уже болит пятая точка, правильное дробное питание, сон и жалкие попытки двигаться. Все рекомендации врача я выполняю неукоснительно, потому что хочется как можно быстрее покончить с тем отвратительным состоянием, в котором я нахожусь. И сперва мне кажется, что прогресс налицо. Я всё больше бодрствую, рёбра и пострадавшее лёгкое уже беспокоят не так сильно, голова после сотрясения тоже приходит в норму.
Однако моя радость длится недолго. К концу недели я начинаю замечать странную регрессию. Прооперированная нога беспрестанно болит, она опухла и стала выглядеть неважно. Края раны подразошлись, образовался нехилый отёк. Хуже того, днём позднее у меня поднимается температура. Тут и врачом быть не нужно, чтобы понимать – что-то идёт не так. Когда очередная ночь проходит без сна, я в этом лишь убеждаюсь.
На дом Патрушев не выезжает, поэтому снова приходится тащиться в больницу. Только на этот раз мы с Олей едем туда на машине её отца. И пугает меня то, что эта поездка даётся мне тяжелее, чем предыдущая. Нехороший знак.
Битый час ожидаем в холле. Тошнотворный запах хлорки бьёт в ноздри. Справа от нас громко визжат дети, а мимо постоянно туда-сюда бегают люди в белых халатах. Всё это до невозможного раздражает, хотя подозреваю, дело в том, что меня измучила адова боль в ноге. В прямом смысле слова хочется лезть на стенку.
Нас принимают ближе к двенадцати. К тому моменту Оля успевает дважды закатить скандал и поругаться с половиной медперсонала. Нервничает, что из-за меня опоздает на работу (отпроситься получилось только до обеда), но мы оба прекрасно понимаем, что её концерты ничего не решат. Здесь каждый божий день кто-то чем-то не доволен, и врачи на это уже просто не обращают внимания.
Беседа с Патрушевым, осмотр, МРТ. Всё это занимает ещё час. Пока жду расшифровку, думаю о том, что ситуация у меня явно не очень. По взгляду лечащего врача понял. Тот ещё и вздохнул как-то особенно безрадостно и тягостно. В общем, ничего хорошего не жди. Собственно, так и выходит по итогу.
Домой я возвращаюсь уже с матерью. Она сменила Олю ещё там в больнице. Опять в глазах стоят слёзы,
хоть она и пытается изо всех сил их скрыть. Расстроилась. Впрочем, как и я. Прогноз-то неутешительный. Целый букет осложнений, самое неприятное из которых – развитие ранней острой инфекции. Причин её образования может быть несколько. Она могла развиться как на фоне имеющегося травматического повреждения мягких тканей, так и вследствие реакции на внутрикостный имплант.Патрушев сыпал терминами и долго вглядывался в снимки, а потом моя и без того несчастная нога подверглась очередной хирургической обработке. Штифты и винты оставили пока внутри, вроде как на ранних сроках развития инфекций их удаление не показано. Однако Иван Петрович предупредил: такого исхода событий он не исключает.
Очередной операции не хватало, честное слово… Только я настроился на восстановление, как на тебе!
– Давай, Максим, надо поесть, – отвлекает меня от беспокойных мыслей голос матери.
Ставит поднос на столик и двигает его до кровати.
– Зачем ты сюда принесла? Я бы до кухни не дошёл, что ли? – поднимаюсь с подушки.
– Уже итак сегодня переутомился. Не надо, – качает головой.
Равнодушно смотрю на борщ и рагу. Сейчас кусок в горло не лезет, но не хочется обижать мать.
– Я тебя оставлю на час, Оксана пришла, – говорит она виновато.
– Мам, я не настолько немощный. Сидеть сутками у моей кровати нет никакой необходимости.
– Кушай, дорогой, – подходит ко мне, целует в лоб и ласково проводит рукой по волосам.
Жду пока она уйдёт, и только после этого, скорчив морду, придвигаюсь к краю постели. Задерживаю дыхание. Опускаю ногу. Шумно выдыхаю. Всегда считал, что у меня высокий болевой порог, но тут… терпеть реально непросто. Пока по лестнице поднялись сегодня, думал скончаюсь.
Телефон звонит, и я кладу ложку на место, так и не успев, притронуться к борщу, аромат которого разносится по всей комнате.
– Алло.
– Родной, ну ты как? Что сказали? Ты где вообще? – Оля, подобно роботу-автомату выдаёт один вопрос за другим.
Фоном слышатся голоса, чей-то смех и нервирующий звук, исходящий от работающего принтера.
– Дома уже, Оль, – прищуриваюсь. Чёртово солнце вылезло из-за тучи, а занавеска открыта. – Нормально всё.
– Нормально? – переспрашивает недоверчиво. – Что сказал Иван Петрович? Какие дал рекомендации?
– Антибиотики выписал. Капельницу надо ставить на дому. В больнице нет мест.
– Антибиотики? Там инфекция, да? – ужасается она. – Я же говорила тебе! Как раз читала вчера про это. Ой, ой, ой, они что-нибудь предприняли?
– Хирургическую чистку делали, дренаж.
– А железки достали? – спрашивает громко, пытаясь перекричать недовольную клиентку.
– Нет. Патрушев сказал, что надо пока понаблюдать, – хмыкаю я.
– Бедный ты мой…
За стеной начинается возня, а уже через минуту до меня доносятся звуки Лунной Сонаты Бетховена.
– Ты давай там не кисни, ладно? – пытается приободрить меня Оля. – Я вечером зайду. Принесу тебе что-нибудь вкусненькое. Пирог твой любимый испеку, хочешь?
– Давай, – без особого энтузиазма соглашаюсь я.