Эффект тентаклей

Двухполосное шоссе было зажато между стенами кукурузы; в начале июня она уже стояла в человеческий рост. Передний обзор закрывал пикап Тома и Кевина. В зеркале заднего вида отражался еще более высокий пикап; его водитель всячески давал Софии понять, что она едет недостаточно быстро. Никто не произнес ни слова, пока она не остановилась на парковке рядом с «Уолмартом».

— Я куплю цветы, — сказала София. — Положить на могилы. Это уже близко. В пределах радиуса поражения.

Она кивнула на фасад супермаркета.

— Радиуса поражения? Не могла бы ты объяснить свои загадочные слова? — попросила Анна-Соленн.

— Нам ехать всего десять миль. Всякая розница в городе уничтожена «Уолмартом». Так что если хотим что-нибудь купить, покупать надо здесь.

Они вылезли из внедорожника и попытались найти ту скорость шага, при которой как можно скорее окажутся в кондиционированной прохладе, но не взопреют от быстрой ходьбы. Фил шел задом наперед, разглядывая водонапорную башню; концептуально он понимал, что это такое, но никогда не видел в таком масштабе, поскольку вырос в холмистой местности.

Когда София упомянула могилы, Джулиан опустил очки на глаза и начал поиск. Ее бабушка и дедушка умерли и были похоронены довольно давно, так что сведения об этом имелись на относительно надежных сайтах Старого интернета — или Миазмы, как говорили многие в окружении Софии. Миазма как таковая пала некоторое время назад, однако ее эмуляции сохранялись и были доступны для поиска в том, что ее сменило и было настолько вездесуще, что даже никак не называлось. В старых фильмах особо умные персонажи иногда говорили что-нибудь вроде: «Я выйду в интернет» или «Я ищу в сети». Тогда это, наверное, казалось круто, но сейчас утратило смысл, как если бы кто-нибудь посреди обычного разговора объявил: «Я дышу воздухом».

— Ты не можешь помнить… Патрисию… или Джона, — сказал Джулиан. — Но ты должна помнить Элис.

— Бабушка Элис умерла, когда мне было двенадцать, — подтвердила София.

— А она, Джон и Патрисия похоронены…

— Там, куда мы едем, — сказала София. — Да.

Наконец он добрались до входа в «Уолмарт» — вернее, до одного из входов, поскольку он был разделен на несколько псевдоавтономных магазинов. Несколько мгновений все четверо стояли, привыкая к прохладе, затем разделились. София и Анна-Соленн сообразили, где купить цветы. Фил и Джулиан пошли к сухарикам и чипсам. Где-то по пути Фил прихватил тактическую камуфляжную бейсболку, отвечающую требованиям Книги Левит. Они расплатились и вернулись к машине. Том с Кевином свернули к мотелю на другой стороне улицы, и последние несколько миль принстонцы ехали без сопровождения.

— Раз уж мы заговорили о покойных Фортрастах, — сказала Анна-Соленн, перебирая цветы у себя на коленях, — то где теперь известно кто? Его участь окутана тайной.

— Вовсе нет, — ответил Джулиан тем сбивчивым тоном, какой бывает, когда одновременно ищешь и говоришь. — Он умер в…

— Я знаю, что он умер, — сказала Анна-Соленн, — но, поскольку София из самой невероятной семьи на свете, это не то же, что его участь.

— Мы им дышим, — объявила София.

В «Лендкрузере» на время наступило молчание, и даже Фил надвинул очки на глаза.

— Его молекулами? — догадался он.

— Скорее атомами, — поправил Джулиан, сообразив, о чем речь.

— Так его все-таки кремировали? — спросила Анна-Соленн.

— Кремировали по одному иону за раз, по мере того как луч сканировал его криогенно законсервированный мозг.

— Наверное, это к лучшему, — задумчиво произнес Фил. — Иначе данные…

— Могли бы оказаться где угодно. — София кивнула и глянула в зеркало заднего вида. — Да. Думаю, иногда лучше подождать.

Анна-Соленн все не могла успокоиться после слов «мы им дышим».

— Никогда об этом так не думала, — сказала она, — но, наверное, при сканировании получается…

— Вода, углекислый газ, азот, кальций, — ответила София. — Теоретически можно собрать твердый остаток и отдать родственникам, но смысл?

— Так что они просто…

— Выпустили все в воздух через трубу, — подтвердила София. — Учитывая, что это Сиэтл, дым через пять минут смешался с дождем и утек через канализационные решетки в залив Пьюджет.

— Что ничем не отличается от кремации, — поспешил добавить Джулиан. — У всех крематориев есть трубы. Мы просто предпочитаем не думать, что это подразумевает.

Экскурс в Новую Эсхатологию закончился на том, что они въехали в городок. Для тех, кто привык въезжать в большие города из аэропорта, через бесконечные пригороды, переход был неожиданно резким. Просто раз — и ты в городе. Здесь был центральный сквер — прямоугольник газона, на нем условно средневековая башня, а рядом с ней — статуи в память о ветеранах войны Севера и Юга и мировых войн. Два огромных дерева отбрасывали примерно круглую тень, но мамаши, выпустившие детей побегать, предпочитали сидеть под навесом, за столами для пикников. По одну сторону стояли здание суда и полицейский участок викторианского камня, со сломанными часами на центральной башенке. Две другие стороны составляли пустующие магазины, четвертую — жилые дома. Тридцать секунд назад принстонцы ехали через кукурузные поля и, не сверни София на парковку у сквера, через тридцать секунд вновь оказались бы среди полей.

— Разомнем ноги, — сказала она. — А я отключу маскировку, чтобы людям не гадать, кто мы.

Мамаши за столами для пикников и старики в мужской парикмахерской возле парковки поглядывали на них с любопытством. Однако по меньшей мере половина местных были в очках, и не только чтобы лучше видеть, но и чтобы больше знать. Бабушка Элис любила повторять старую шутку, что в таких городках не надо включать поворотник — все и так знают, куда ты едешь. За время с ее смерти это примерно так и стало. Не столько потому, что машины теперь сами решали, когда включать поворотники, сколько потому, что ты и впрямь мог теперь знать, кто куда едет, в подробностях, о которых и не мечтали прежние сплетники. Культура открытости, свойственная таким городкам, сохранилась и в цифровую эпоху. Если вы ехали к физиотерапевту к десяти утра, любой мог это увидеть, заглянув в ваш календарь, для чего достаточно было всмотреться в виджет, плывущий над вашей машиной. Соответственно, машины в таком городке походили на старинные парусники, обвешанные стягами и сигнальными флажками.

Все это было связано с редакторами. Если вы из тех, кто поступает в Принстон, вы обычно говорили о них как о людях. Томы и кевины мира сего, а также большинство жителей подобного городка обычно подписывались на редакторский канал. Между этими крайностями существовали промежуточные градации. Очень немногие по-настоящему богатые люди могли нанять человека, который только тем и будет заниматься, что фильтровать их входящую и исходящую информацию. За меньшие деньги можно было получить долевую схему, которая работала в общем так же, как система очень богатых людей, но с допуском в 1 %, а не 0,001 %. Такими пользовались София, Фил и Анна-Соленн. Джулиан держался родительского редактора до тех пор, пока не заработает кучу денег. Будь ему не по карману даже это — учись он на дотацию, — ему бы предоставили довольно приличного редактора в том же пакете, что комнату в общежитии, обеды и библиотечную карточку. Для университета это в конечном счете выгоднее, чем если бы малообеспеченные студенты извергали на всеобщее обозрение потоки конфиденциальных данных.

С нефильтрованным потоком, который на 99,9 % генерируется алгоритмически — пропагандой, порнографией, угрозами смерти, — контактировали только ИИ да «глазные фермы» в Третьем мире — огромные жаркие складские помещения, где люди сидят на скамьях или ходят, глядя на то, что не сумели классифицировать ИИ. Эти люди — информационные аналоги несчастных, выбирающих тряпье из мусорных гор в Дели или Маниле. Все, что они не забраковали — всякая вытащенная из мусора тряпка, — двигалось вверх по редакторской иерархии и в редких случаях попадала на глаза тем редакторам (или скорее их младшим помощникам), что работают на людей вроде Софии. Таким образом, София практически никогда не смотрела на откровенный мусор.