Ефросинья

– Устала? А щи уже готовы, – прощебетала Тамара.

Степанида положила ладонь на русую головку дочери, улыбнулась:

– Завтра, доченька, работать пойдем. Может, и на мясные щи заработаем.

Тамара непонимающе поморгала голубыми глазами, как у её отца и спросила:

– А на ситец для платья заработаю?

– Хорошо работать будешь-заработаешь.

Тамара улыбнулась, взяла мать за руку и потащила к столу:

– Убирай свои писульки!– крикнула она брату – Видишь, мама устала, накормить надо.

Степанида послушно села возле Фроси, которая листала какую то брошюру. Илья же не спеша убирал исписанные листы, недовольно пыхтя и косясь на мать.

– Ступай, ступай к своим коммунистам, – насмешливо сказала ему Тамара – Отец придет, я ему расскажу, как ты нам помогал. Даже дров принести для печки не смог.

Илья встал из-за стола и произнес:

– Не придет он.

Тамара махнула на него рукой:

– Ступай уже, на свою спектаклю.

– Спектакль, а не спектаклю, деревня. Между прочим, для таких, как ты его и показываем.

– Иди уже, городской. – Тамара замахнулась, было, ложкой на брата, но тут отозвалась мать.

– Не балуй. А ты, Илья, должен помогать сестрам. Семья всегда на первом месте. Так испокон веков было и будет.

Илья махнул на них рукой и быстро скрылся в сенях. Тамара села напротив матери, подперла рукой щеку и мечтательно сказала:

– Вот заработаю на ситец, такое платье сошью, что вся улица завидовать будет.

– Будет, будет… – отозвалась Фрося – Лишь бы горб не вырос от работы.

Степанида горько вздохнула, но решила промолчать, взяв кусочек хлеба, она ложкой зачерпнула постные щи и с удовольствием проглотила.

2.

Ноябрьский ветер трепал голые деревья за окном и выл как дикий зверь. Не давал он уснуть Ефросинье, да и стоны матери на соседней кровати не давали сомкнуть глаз. Надорвалась Степанида у Семилюбова, спина болела и живот. Приглашали знахарку Малушу, та мази ей дала, настои, да только не помогало ничего этого. Фрося же устроилась еще в сентябре в столовую посудомойщицей. Помог ей в этом Федор Кручин. Иногда она приносила из столовой остатки еды и это, хоть как то, давало надежды выжить в суровое время. Тамара же так и работала у Семилюбова. Платил он так, что порой о постных щах можно было мечтать, а уж про ситец на платье и думать нечего. Фрося уговаривала сестру бросить такую работу, но Баранов так запугал девчонку, что та не соглашалась уходить.

– Ой, матушки мои. Сил моих нет, – стонала Степанида – Воды, Фроська, подай мне воды. В глотке пересохло.

Фроська осторожно встала с постели, чтобы не разбудить Тому, прошла к ведру, где зачерпнув воды в ковш, подошла к матери, шлепая голыми ступнями по немытому деревянному полу. Та тихонько, со стоном, привстала и, сделав три глотка, отодвинула рукой ковш.

– Умру видимо, Фроська, на тебе все останется.

– Не умрешь, матушка, пройдет. – Фрося осторожно поставила ковш на стул, стоявший рядом с постелью матери.

– Ох, и богу не помолиться. Позор, то какой, лежа молитву читать… – она снова застонала, закрыв глаза.

– А ты, матушка, без молитвы спать ложись, – поправляя скомканное одеяло на матери, произнесла Фрося, еле сдерживая нахлынувшие слезы.

– Да как же без молитвы? Не крещенная я что ли? И откуда вы у меня такие нехристи выросли.

Степанида еще постонала, потом тихо стала молиться, плача и иногда громко всхлипывая, как будто перейдет сейчас на крик. Страшно в такие моменты было Фросе, хотелось сбежать куда подальше, где нет таких печалей и тревог. Она легла обратно в постель, прижалась спиной к спине сестры и так, не сомкнув глаз, пролежала до самого утра.

Не все это были напасти на семью Масловых. В сентябре издохла одна из коров, видимо наевшись несъедобной травы. Из двух, она была самая дойная и кормилица семьи, а та, что осталась, молока давала мало, да и хватало только, чтобы самим по кружке хватало. У Глаши с мужем тоже все было плохо. Не выдержав напора матери, Ефим стал бить свою жену и повторять, что Ваня не его сын и грозился каждый раз выгнать из дому Глафиру с ребенком. Та все терпела, не смела уходить, и даже просила прощения за то, чего не свершала.

Тучи нависли над Масловыми. И казалось, что вот-вот грянет гром и станет еще хуже. Фрося с таким чувством шла в столовую, окутавшись в старый пуховый платок. Столовая для рабочих находилась возле фабрики в здании бывшего кафетерия, где до революции подавались пирожные, кофе и булочки разным интеллигентным гражданам. Теперь сюда приходил рабочий люд в грязной обуви, курил прямо в помещении и ел щи, кашу и запивал компотом.

Целый день Фрося работала без устали, думая о своей жизни, о том, как ей быть и как бороться со всеми выпавшими на долю её семьи несчастьями. В конце рабочего дня, она вышла в зал, забрать последние миски со стола в своем грязном заляпанном рабочем фартуке, как вдруг её кто-то окликнул:

– Фрося!

Она резко обернулась и увидела стоящего на пороге столовой невысокого человека в рабочей одежде. Волосы у него коротко пострижены, были они черные как смоль, а глаза горели зеленым светом. Конечно, она узнала его, это был тот самый Лёша.

– Здравствуй, – отозвалась Фрося, смотря удивленными глазами.

– А я уже весь месяц хожу в вашу столовую. Увидел тебя и сразу узнал. Только подойти боялся. Не прогонишь?– он мял в руках фуражку и смотрел ей прямо в глаза в ожидании ответа.

Фрося поставила обратно, державшие все это время миски в руках, на стол. Вытерев руки об фартук, она ответила:

– Значит, на фабрике работаешь?

– Работаю. Подожду тебя?– он сел за стол и положил на него свою фуражку.

– Ну, подожди. Только заведующая будет ругаться. Закрыты мы уже, – смущено ответила Фрося.

Лёша встал из-за стола, одел обратно фуражку на голову и, улыбнувшись, сказал:

– Ничего, я у входа подожду. – И медленно вышел из столовой, оставив Фросю наедине с её мыслями и грязными немытыми мисками.

Недолго ждал её Лёша на холодном ноябрьском ветру, даже не успел продрогнуть, как следует. Фрося выскочила из здания столовой как ошпаренная и быстро пошла прочь от него. Потом резко обернулась и крикнула:

– Ну чего стоишь? Идем, кавалер!

Обрадовавшись, Лёша быстрым шагом догнал её и, взяв под руки, сказал:

– До дому тебя провожу. Согласна?

– Согласна – смущенно ответила Фрося.

Они шли, молча, по неосвещенным и грязным от грязи и мусора улицам. Редкие прохожие, не глядя, обходили пару стороной, а остальной ненадежный люд куда то сегодня попрятался, видимо прячась от холода и ветра в своих ночлежках. Уже выйдя на улицу, где стоял Фросин дом, Лёша, не выдержав тишины, спросил: