Егерь: назад в СССР 2

Из любопытства я дошёл до тропинки. Здесь после недавнего дождя осталась большая лужа. Ага! Вот на самом её краю смазанный отпечаток. Словно человек поскользнулся, но устоял на ногах. И снова рядом странный круглый след.

Я поглядел вперёд. Сколько видел взгляд — тропинка была пуста.

Хотел уже развернуться, но краем глаза заметил движение. Серое пятнышко качнулось вдалеке и пропало.

Да что за чёрт?

Прибавив ходу, я зашагал вдоль тропинки и через пять минут догнал таинственного человека.

Ёлки зелёные! Так это же моя соседка, баба Таня! Идёт, медленно переставляя ноги, и правой рукой опирается на палочку. Вот откуда эти странные круглые отпечатки! Это следы палки.

А дома-то она вообще с табуреткой ходит! У неё же ноги болят! Как её занесло в такую даль от деревни?

В левой руке баба Таня держала корзинку. Неужели за грибами ходила? Так грибы и возле деревни есть — зачем сюда-то идти с больными ногами?

Я поравнялся с соседкой. Услышав за спиной, пои шаги, она остановилась, оглянулась.

— Здравствуйте, баба Таня!

— Здравствуй, милай! А, это ты! Чего тут ходишь, людей пугашь?

— Так у меня работа такая — по лесу ходить. А вы-то что здесь делаете? Неужели за грибами?

— За има, за има, — закивала старушка. — Захотелося грибков с картохой.

Я заглянул в корзинку — она была пуста.

— И что же, ничего не набрали?

— Ничего, милай! Совсем грибов нет.

— Ну, давайте, я вас провожу. Заодно и грибов вам наберу по дороге. Вы до деревни-то дойдёте?

— А чего ж не дойти? Сюда дошла потихоньку — и обратно дойду. К ночи, даст бог, доберуся.

Я с грустью подумал, что увидеть сегодня вечером Катю мне не удастся. Не бросишь же старушку в лесу одну.

Я взял у бабы Тани корзинку.

— Баб Таня! Вы идите по тропинке, а я вокруг посмотрю. Грибы часто у дороги растут.

— Хорошо, милай! — закивала старушка. — Посмотри, посмотри. А я как грибков пожарю — так приходи покушать!

Меньше, чем за час я набрал полную корзинку крепких подосиновиков и маслят. Попадались и жёлтые россыпи лисичек. Корзинка приятно оттягивала руку. Подумав, я переложил грибы в рюкзак. Некоторое время брёл по тропинке, приноравливаясь к неторопливому шагу соседки.

— Баба Таня, а что вы возле речки делали? Там же обрыв, опасно.

— Возля речки? Какой речки?

— Нашей, Песенки.

— Не ходила я к речке, — твёрдо ответила старушка.

— Я там ваши следы видел. Да у вас и подол юбки влажный. И калоши на босу ногу.

— Путашь ты что-то милай! Юбку я о траву замочила. Страсть высокая трава. А калоши мне так удобнее — ногу не мнут. А у речки я не была.

Видно, старушка ни в какую не хотела сознаваться, что пошла в лес совсем не за грибами. Ну, её дело.

Интересно, не к Трифону ли она ходила? От июльской жары речка совсем обмелела, воды в ней было всего по колено. Даже утиные выводки перебрались на озеро, где простора и пищи было больше, чем на реке.

Так что даже баба Таня вполне могла перебраться на другой берег. А там до землянки Трифона рукой подать.

А если баба Таня была у Трифона — то зачем ходила к нему? Только ведь не скажет, да и обидится ещё на настойчивые расспросы.

Я вспомнил старую икону на стене землянки, вспомнил, как часто Трифон молился возле неё. Может, он какой-нибудь раскольник? Или там старовер? Не разбираюсь я в этих религиозных штуках. В истории христианства каких только течений не было.

Может, баба Таня с Трифоном одной веры. Вот и забрела старушка помолиться вместе с лесным отшельником.

Ладно! Спрошу у Трифона.

— Как ваши ноги, баба Таня? Не болят?

— Получше, милай, получше! Святыми молитвами, носят пока, — ответила старушка, упираясь палкой в лесную подстилку.

Некоторое время мы молча брели по тропинке. Раньше ночи в деревню не доберёмся, это ясно. Я махнул рукой и снова свернул в лес. Наберу ещё грибов, да сам нажарю!

Глава 7

В конце июля я поехал в Ленинград. Нужно было оформлять документы для перевода на заочное отделение.

Волнение перед поездкой как будто окунуло меня обратно в далёкое детство.

В моём детстве — том детстве, которое я помнил — я ездил в Ленинград несколько раз в год. И при каждой поездке легендарный город поражал моё воображение. Провинциальный Волхов не шёл ни в какое сравнение с Ленинградом.

Всю ночь накануне я ворочался без сна, вспоминая эти поездки.

Вот мы с тётей — старшей маминой сестрой — идём по Невскому проспекту. Широкий тротуар полон народу. Люди идут нам навстречу, обгоняют, выныривают наперез из боковых улочек. Я крепко держусь за тётину руку, чтобы не потеряться в этой бескрайней толчее.

Откуда-то слева слышится непонятная речь. Я поворачиваю голову и с замирающим сердцем вижу группу темнокожих людей, перед которыми стоит тётенька-экскурсовод. Экскурсовод что-то объясняет им, а люди переспрашивают на иностранном языке. Мой рот сам собой раскрывается от удивления. Неужели эти люди приехали сюда из Африки? Той самой, в которой крокодилы, бегемоты и обезьяны? О том, что в Африке нет кашалотов, я уже знаю.

Один из темнокожих людей замечает меня и расплывается в широкой белозубой улыбке.

А дальше — новое чудо. Неширокая река медленно течёт в гранитных берегах. Через реку перекинут широкий мост, по четырём углам которого стоят статуи. Статуи изображают вздыбленных коней, которых держат под уздцы почти совсем голые люди.

И люди и кони — словно живые. Они отлиты во всех подробностях, но почти никто не обращает на них внимание. Только туристы фотографируются на фоне затейливой ограды и спешат дальше.

А дальше — Гостиный Двор. Низкое длинное здание с чередой широких арок. Это потом я узнаю, что оно квадратное. А пока для меня существует только та сторона, которая выходит на проспект. Тётя показывает мне здание бывшей Городской Думы с высокой круглой башней.

Но меня куда больше интересуют тележки, возле которых стоят улыбающиеся женщины в белых передниках.

Женщины продают мороженое. Не просто мороженое, а эскимо «Ленинградское» — самое вкусное мороженое в мире!

Я не решаюсь просить, но тётя и сама прекрасно знает, что мне нужно. Мы подходим к тележке, тётя отсчитывает продавщице мелочь. Та в ответ протягивает мне мороженое в шуршащей обёртке, из которой торчит деревянная палочка.