Его девственница

Я не могу этого сделать.

Не могу этого сделать. Не с ней.

Она понятия не имеет, о чем просит, когда просит трахнуть ее. Она понятия не имеет, что я погублю ее.

Независимо от того, насколько сильно я хочу трахнуть ее, я не собираюсь разбивать ей сердце, а если я пересплю с ней, это непременно произойдет. Я не встречаюсь и не влюбляюсь.

И я определенно не делаю этого с наивными девственницами, которые едва достигли возраста голосования, не говоря уже о том, чтобы заниматься сексом.

– А если я никуда не уйду? – спрашивает Пьюрити. Пальцами она играется с подолом сарафана, приподнимая по бокам, будто собирается снять его.

Я чертовски переживаю, что она так и сделает прямо сейчас.

– Убирайся из моего кабинета, Пьюрити, - слова звучат жестче, чем мне хотелось бы, поэтому, когда она вздрагивает, меня словно ударяют в живот. Я говорю себе, что мне не следует чувствовать вину за то, что накричал на нее. Не следует чувствовать себя виноватым, потому что это для ее же блага. Отношения между студентами и преподавателями запрещены. Я не собираюсь терять работу из-за быстрого траха.

Ее брови хмурятся, а рот открывается, но она не произносит ни слова. Она просто делает вид, будто пытается понять, как я в одно мгновение могу превратиться из Джекила в Хайда [3] .

Я сам пытаюсь объяснить себе это, но моим единственным оправданием является то, что я разрываюсь между желанием к ней и порывом поступить правильно.

Часть меня хочеть сказать ей, что я беру слова, которые я только что произнес, обратно. Хочу сказать ей, что все это не может быть всего лишь быстрым трахом, что, как только я почувствую ее губы своими губами, в тот момент, когда я почувствую ее на своем члене, я больше никогда не разрешу ей покинуть мою постель.

3

речь идет о романе «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда», где главный герой страдает раздвоением личности

Нет никаких сомнений в том, что это будет противоположностью быстрому траху. Я бы никогда ее не отпустил.

Но я не говорю ей этого, потому что Пьюрити не нужно знать о том маразме, который происходит в моей голове прямо сейчас.

Она кидает на меня ледяной взгляд, опуская подол сарафана. Я наблюдаю, как тот колышется вокруг ее бедер. Подбирая сумку с пола, лежащую рядом со стулом, она закидывает ремень на плечо.

– Хорошо, - шепчет она.

Затем она разворачивается и выходит из моего кабинета, закрывая за собой дверь.

Я выпускаю самый длинный, облегченный и пиздец-какой-разочарованный вздох во всей своей жизни. Я стою, кажется, вечность, склонившись над столом, сжимая ладонями деревянную поверхность так, что костяшки пальцев белеют. Стою дольше, чем это нужно, прежде чем начать двигаться.

После этого я еду домой и пишу пять новых глав.

В этом есть действительно что-то ебанутое, потому что я получаю чертовски сильный заряд вдохновения, даже если и веду себя с ней как мудак.

***

– Утречко, солнце. – Берт смотрит поверх своей шахматной доски на то, как Бенсон прыгает со скамейки и бежит ко мне, виляя хвостом, заставляя свое крошечное тело трястись будто в конвульсиях.

– Ты рано.

Я вручаю Берту стакан кофе, прежде чем плюхнуться на другую сторону скамейки.

– Бессонница, - отвечаю я, делая глоток кофе из стаканчика, осматривая доску. – Проснулся в четыре. Даже побегал с Хэми.

Берт фыркает. – Не думал, что этот бульдог умеет бегать.

– Он плелся.

– Ты ведешь себя так, будто четыре утра – это рано или что-то типа того. Разве ты не морпех? «Конечно, вам бы, мальчики, позволили бы немного поспать, но не в мой день! Если только вы не хотите, чтобы сержант Ганни прочистил вам дымоходы».

Я смеюсь, передвигая слона. – Сильно сомневаюсь, что что-то изменилось между Корпусом [4] твоих времен и моих. Я получал много головомоек, ты же знаешь.

Берт кряхтит в ответ, наклоняясь над шахматной доской.

4

имеется в виду армейский корпус

– Это ты так думаешь, - бормочет он. – Что-нибудь написал?

– Немного, - нечетко говорю я.

Брови Берта приподнимаются.

– Уже лучше, чем до этого, - отмечает он, прежде чем сделать свой ход.

– Точно, - отвечаю я, делая глоток кофе. – На самом деле чуть больше, чем немного.

– Много?

– Много.

– Так что же такого произошло?

– А что-то должно было случиться? – спрашиваю, начиная немного паниковать.

– Не у меня же был творческий кризис, - будто случайно напоминает Берт. – Так что, рассказывай.

Я притворяюсь, что изучаю информационную доску. Я не знаю как, черт возьми, объяснить свои недавние всплески творчества. Не понимаю, черт возьми, что происходит, когда дело доходит до моего творчества, и, конечно же, когда дело доходит до Пьюрити. Так что я просто пожимаю плечами.

– Думаю, ко мне пришло вдохновение. Писательство всегда проходит через фазы вдохновения.

– Ага. – Берт неубедительно хмыкает. – Знаешь ли, я тут столкнулся недавно с одной из твоих студенток.

– О? – спрашиваю я рассеянно, наполовину отвлекаясь на мысли о Пьюрити, и наполовину на то, чтобы хоть немного понять, к чему ведет Берт. Этот мужчина притворяется любителем в шахматах, но он более сосредоточен на игре, чем кто-либо еще. Он очень хорошо играет, я ни разу не побеждал его.

Я кошусь на доску и делаю еще один глоток кофе.

– Дороти.

– Кто?

– Девушка из твоего класса, - объясняет он. – Дороти.

Я хмурюсь. Я знаю имена всех своих учеников; в моем классе нет Дороти.

– Извини, но в моем классе нет никого по имени Дороти. Ты, должно быть, перепутал с каким-то другим классом.

Берт вздыхает.

– Дороти – не ее имя. Не могу вспомнить ее настоящее имя. Я называл ее Дороти, потому что она бродила по тротуару, потерянная и дезориентированная, будто только что прилетела сюда с другой планеты.

Мое сердце пропускает пару ударов. В моем классе есть только одна девушка, подходящая под это описание. Университетская жизнь – определенно не ее стихия.

И когда дело доходит до нее, я тоже не в своей тарелке.

– Хм, - хриплю я, пытаясь сделать так, чтобы мой голос казался обычным. – Не могу вспомнить ни одну студентку, которая подходила бы под твое описание.

– Она та девушка, которую ты обязательно заметил бы, - говорит Берт.

Хватит с меня этого дерьма.

Пора менять тему.