Его искали, а он нашелся

Низкая, как для столь сильной твари, лишь чуть выше него, краснокожая и обнаженная, совершенная в каждом движении и столь же опасная дьяволица нехарактерно собрана, как для ее вида. Не все у них в порядке, не все прошло так же гладко, как и тут.

– Если.
– Высказывает он, зная, что тварь, ощупывающая его вниманием душ множества видящих, поймет весь подтекст без труда.

– Если.
– Соглашается она, еще сильнее его желая, но не смея пойти против сделки... пока что и при таких условиях, не иначе, опасаясь гнева своего архидьявола.

Или его одобрения.

– Не желаешь ли посетить леди-генерала?
– Одним прикосновением заставив мимопроходящего культиста выступить в роли кресла, на которое собеседница и уселась с наслаждением вытянув вперед идеальные ноги, она спрашивала без интереса и желания поддеть, ведь он с семейством этой выскочки, этими самонадеянными идиотами, так трясущимся над наследием в их крови, что регулярно это наследие усиливали, несмотря на все риски для наделенности, конфликтовал в свое время.

– На прощание, так бы молвить.

– Я уже со всеми попрощался.

Почему-то после этих слов она заткнулась и даже оскорбилась, пусть и на свой, дьявольский, манер.

Симфония чувств того, кто лишает себя собственной сути - лакомая сладость, которая быстро приедается, особенно в таких ситуациях, когда вокруг слишком много источников нужной ноты. Но чаще всего речь идет об обычных адептах Безумия, с хохотом и предсказуемо-комичным непониманием прописных истин теряющих ту часть мелодии, что делает их смертными, или кем-то, кто уже успел достичь многого. Кем-то, кто силой своей и волей своей рисует непередаваемо особый оттенок мелодии, создавая отдельную нить в общей симфонии. Но уж если этот кто-то отчаянно не желает идти на такой шаг...

Сумев вскрыть такую неправильно холодную скорлупу несуществования, он понял этого мальчика куда лучше, чем тот мог бы вообразить. Последний и первый, обреченный на поражение с самого начала, отчаянно пытающийся что-то доказать даже не окружающим, а всему миру скопом, при этом не осознавая толком, что именно он хочет доказать. Снедаемая обреченным Одиночеством душа была столь сладкой, что сердце его переполнялось сладостной печалью от невозможности обогреть эту душу самому, душу в которой было столько места для его возлюбленной Похоти, но которая сама себя лишила всего.

Это как глоток редчайшего вина, один вдох искусно сотворенного парфюма, который тут же пройдет, навсегда исчезнув. Хотелось поймать его ноту, влить ее в свою мелодию, сделать частью лепестков своего цветка, вознести на новый пьедестал всемогущественного Хора, но иногда приходится принимать мир таким, какой он есть. Насладиться тем, чем можно и нужно насладиться, вместо пустых сожалений о невозможном - уже не человек, уже не Призванный, зашел слишком далеко, оставляя ему только наблюдать за этим падением, выжать из него столько страсти, сколько возможно. Взять все, что только можешь, услышать ритм и запомнить ноты, а после оставить потерявшего свой шанс глупца в его заслуженном Одиночестве.

Хор пел и кипел, разбирая и анализируя полученную информацию, встраивая вырванные из-под скорлупы несуществования картины в мозаику происходящих событий, которая, наконец-то, обретала новую целостность, более полную и совершенную. Вот и нашелся тот кусочек паззла, та утраченная трель флейты, которой недоставало в общей картине - убийство лишенного имени и памяти о нем принца, провал следующих за его мелодией под взором дремлющего исполина, сломленные точки контроля, одна из которых пала даже раньше, чем удалось вырвать Вечный из постылой яви. Да хоть погибель Косновения, наконец-то, за которую так хотелось отблагодарить всеми оттенками покорной страсти, повергнуть в пучину вопящей пошлости, ведь долго придется сотворять, ткать из чужих желаний нового специалиста такого толка. Ну, или перековывать кого-то из имеющихся, но, все Аспекты свидетели, как же он ненавидел столь пресно повторяться, создавать что-то из надобности, но не из полета фантазии.

Он ступал по ковру из размягченных тел и тайных знаков, что укрывали площадь забытых Поэтов, каждым прикосновением подправляя множащиеся ошибки, изменяя несхождения, исправляя неправильность. Исток Ключей на спине избранного для этого дня тела выпускал новые и новые нити, формируя мелодию лепестков, обеспечивая передачу его пожеланий на поле боя, контролируя и тасуя сокровищницу Хора, подбирая оптимальный тембр. Часть сознания была здесь и сейчас, часть предавалась разврату с Хором в прошлом, часть смотрела в будущее, часть вела войну, ненужную, ненужную войну с Дворцом, который никак не хотел понять все благо предначертанного для них пути и пасть в его объятия, часть сражалась через очи и руки его игрушек, часть вообще пребывала в сладостном ожидании чего-то, оставаясь в резерве.

Вот перегорела в очередной раз Пламенная Дева, возрождаясь из пепла еще немного иной, чуточку ближе к тому совершенству, которое он предначертал для нее. Можно надавить, вырвать душу и погрузить ее в один из лепестков, но это так грубо, так неизящно, так отвратительно логично, что он не позволяет себе и подумать, помыслить о таком извращении. Иногда, конечно, извращенность простых решений сама по себе служит истоком для разврата, но сегодня у него иной Хор, иная матрица мышления и совсем иные желания, не то настроение, нет.

Сколько еще раз она воскреснет, прежде чем полностью завершит этот круг перерождений, уже добровольно встав в рядах его детей, его игрушек и кукол? Восемь или все-таки двенадцать? Это действительно интересная мысль, настолько интересная, что он снова решает немного откатить уже сделанные изменения, дать пленнице почувствовать эти перемены, ужаснуться в оргазмическом экстазе и воспротивиться им, не заметив уже накладываемой новой паутины. Сильная душа, сильное Пламя, которое не портят даже покореженные оковы, к которым она тянется со всех сил, будто держась за якорь, что тянет ее ко дну, подальше от того блаженного сада, какой для нее уже подготовлен.

Проходя мимо, идя своим маршрутом, выглядящим совершенно случайным метанием по сияющей от его волшебства площади Семерых, он снова проводит пальцами по щеке такой покорной в своей непоколебимой непокорности девы, вызывая новый экстаз, новую вспышку пламени, новый кусок личности, новую мелодию на месте старой, уже постылевшей.

Не замечая.

Не успевая.

Не понимая.

Удар приходит из ниоткуда, словно и не было всех видящих в его хоре, словно и не существовало замкнутого поля из сотен других, отдельных полей и эффектов, создаваемых лепестками. Тень - злая, чужая, не способная слышать его мелодию, как и воспроизводить любую мелодию вообще, атакует стремительно и бескомпромиссно. Предвидение последнего шага помогает увидеть, осознать грядущее, не понимая ни природы атаки, ни ее источника, но это и не нужно.

Лепестки дрожат, давая команду Хору, нужные души принимают позицию, открывая дорогу к тому событию, что устроит его больше остальных. Снова с радостью и похотливым смехом укрывает его чужая судьба, принимая на себя урон от того удара, какой должен был принять ее Господин. Но в последний миг он видит, как меняет траекторию абсолютная ненависть Теней, принявшая форму тонкой и обманчиво хрупкой лапы, с лезвиями вместо пальцев, оставляя настоящие раны в пространстве. И вместо попытки подарить боль только и ждущей этого душе, лезвия теней срезают несколько десятков контролирующих нитей из Истока Ключей, нарушая работу лепестков, принося позабытое ощущение полученных повреждений.