Его искали, а он нашелся

Странный смертный, возлюбленный его, стоит неподвижно, лишь носком левой ноги касаясь брусчатки изувеченной площади, словно вообще ничего не веся, колеблясь в такт с дуновениями воздушных потоков. Под маской его нет ни улыбки, ни оскала, ни, казалось бы, вообще ничего, кроме Голода и Одиночества, что закрывают его своим абсолютным щитом. Вместо него смеется его маска, словно пробуя на прочность терпение изверга, проверяя, сколько еще он позволит своему возлюбленному это терпение терзать и растягивать.

Вторая стоит иначе, упираясь в плавящийся от жара и гнева лишенный плоти камень так, как марширующий латник попирает стальными сапогами землю. Босые ноги и все остальное тело покрыты тончайшей сеткой из раскаленных докрасна нитей, будто бы дева эта одела на себя драконью чешую. Чешуйки или же лепестки дивного цветка, окружают эту ожившую и ожесточенную стихию несокрушимыми латами? Гнев или страх ведут ее, сжигая в топке всемогущего Пламени саму личность?

Он успел перековать ее, раз за разом делая восстающую из пепла деву немного иной, но слишком многое еще не сделано, она все еще непокорная, все еще не принявшая его мелодию, все еще воют трубами протуберанцы огненные, рокочут барабанами сгорающие в ее костре обещания и признания. Она уже не та, кто пришел сюда выиграть немного времени своим хозяевам, не та, что тщетно надеялась прервать нисхождение, пусть и ценою своей сущности. И все же, и все же... она еще не его, ведь обратить ее до конца слишком быстро стало бы истинным оскорблением искусства, которому тварь посвятила свое существование.

Они оба не противники ему - ни освободившаяся и чудом сохранившая волю к битве собачка на цепи Вечных, ни последний из тех, кто от ошейника с шипами сумел отвертеться. В ином месте, в иное время они и сами бы вцепились друг другу в глотки, неся каждый свою песнь, свои ноты правды и переливы лжи. Сегодня же ситуация иная, неординарная, заставляющая непримиримых противников немного приостановить голод одиночества, ненависть разрушения.

Все еще не опасны - ни возобновление девы, ни перемена последнего не защитят их от настоящей атаки Господина, не помогут, если он перестанет искать красоту мелодий, не станет играть отведенную себе роль, но сделает то, что больше всего не любил делать. Просто придет и возьмет все то, что может, не отвлекаясь на собственноручно слепленную клеть запретов и желаний.

Все еще слишком слабы.

Но все-таки достаточно талантливы, удовлетворительно изобретательны, превосходно подготовлены, чтобы кто-то еще посчитал этот момент... нет, не переломным и даже не удачным, просто имеющим хоть какие-то шансы таковым стать. Стать, если призрачное преимущество развить, подарить истину ложному шансу, потому что кому еще выбирать моменты, как не тем, за чьими ласками он сюда и явился. Медленно и картинно разворачиваясь, изверг и без того знал, успел просканировать десятком способов, кого именно принесло на их музыкальное пиршество.

Варудо Вечный стоял спокойно, казалось даже не опасаясь ступать по оскверненной земле, попросту заковав себя в кокон вневременья, зациклив свое нынешнее состояние в том виде, в каком оно должно быть. Старший сын самого Императора, его неоспоримый наследник, первый из принцев и сильнейший потенциальный хрономант мира, обещающий во всем превзойти даже своего нигде не слабого отца. И он пришел именно туда, где его очень ждал его будущий Господин.

Взгляд принца спокоен и строг, лишен как неуверенности и страха, так и горячей ненависти, только чувство долга и понимание необходимости конфликта - этот смертный всегда, с самого детства, был славен характером чрезвычайно флегматичным и жестоким. Вечные старались то скрывать, но воспринимающий Время сразу в нескольких направлениях мальчик мыслил совсем не похоже на людей, даже больше непохоже, чем "обычные" Вечные.

Увы, не стоит надеяться, будто ненависть к убийце брата, которого он, несомненно, узнал сразу же, затмит понимание ситуации, вынудит атаковать своего союзника, натравив на него еще и свою личную призванную. Он отомстит, даже не сомневается в том, что месть свершится, но алишанец-теневик, каким он видит его, умрет после того, как жизнью и кровью искупит часть собственной вины.

Ох, алишанец, как это иронично, аж патока сладостью блекнет!

Так привычно, так по-человечески уложить произошедшее в свои ограниченные рамки. Даже то, что сам изверг, получив слова своих игрушек, считал точно так же, прежде чем встретить последнего из первых, не меняют этого чувства превосходства. Он-то все понял, узнал мелодию правды, скрытую за молчанием пустоты, а Вечные не смогли, потому он и торжествует, а они нет. Разве не понятно?

Трое стоят вокруг него, словно формируя ритуальную фигуру, не обращая внимания ни на густой, поразительно концентрированный флер, ни на гудящие от напряжения лепестки, что слишком сосредоточены на сопряжении, чтобы участвовать в этом бою в полную силу, ни на все те обещания, что он готов им принести за каплю их любви, за их ноты внутри его мелодии.

Теневик все так же невесом и неощутим, сокрыт и укутан в свое лелеемое одиночество, лишь скалясь изображением на поверхности маски, поигрывая лезвием кинжала и Господин не готов в том поклясться, но этот кинжал кажется ему просто полоской обычной стали, даже не зачарованной. Где-то там, под потрепанным плащом может скрываться что угодно, от божественного артефакта до ничего, но вспыхнувшая от нехватки информации, невозможности услышать чужую мелодию, осторожность шепотом, неслышным шорохом убеждала, что простого кинжала в тех руках и быть не может, что не подпустят лишенную секретов сталь к подобной симфонии.

Варудо опирается на тяжелый и даже на вид старинный, даже древний меч примитивной и грубой ковки, а изверг прекрасно знает, что это за клинок и почему даже ему не стоит подпускать его поближе к себе. Тяжелые латные доспехи скрывают все тело принца, оставляя открытой лишь голову и лицо - он бы и ее закрыл, но шлема к этому комплекту мифических доспехов не существует, не успел тот мастер его выковать. Клинок и доспех - два одинаково могучих артефакта, вместе с волей Закона дающие шанс выжить хотя бы несколько секунд в бою один на один против архидьявола. Латы, что защищают от любых атак, любых ударов, но только тех, какие нанесет лишь один, заранее выбранный противник - избранный даже раньше, чем Вечный появился из потока его Реки. Меч, что не оставит даже царапины после пропущенного удара, но только первого, тогда как второй станет последним, завершающим, способным, возможно, остановить музыку даже ему.

София Пламенная, одна из сильнейших призванных Континента и, вероятно, даже всего мира, была почти обнажена, хуже, чем обнажена. Выходя на свою, как она понимала, последнюю авантюру, ей не хватило возможности приодеть себя в лучшие защиты из возможных. Стандартное ее одеяние, легендарной ценности комплект легких одежд, прочностью не уступающих рыцарским латам, сгорело в ее же огне, когда она попыталась нанести свой удар, прерывая схождение. Перо Древнего Феникса, подаренное ей самим мирозданием в момент призыва, сейчас хранит границу с Алишаном, а потому использовано быть не может. Но даже сгорев дотла десяток раз, уже не похожая на ту, что сгорела впервые в этот затянувшийся день, ставший мигом, она готова убивать и умирать. За новую родину, за Империю и за Варудо - ее возлюбленного и драгоценного, держащего в сей миг незримую даже для архидьявола цепь, сковавшую суть той, что в иной истории была бы воплощена Избранной.

Трое против одного - совершенно не честная драка, слишком ясная и абсолютно безальтернативная в своей предсказуемой простоте. Лишь немного разбавляет монотонное звучание застывших нот необходимость продолжать схождение, отслеживать сражение в городе, выправляя его там, где игрушки оказались слишком глупыми, своевольными и бесполезными.

Смотря мириадами огоньков плененных душ, отдавая свою волю каждому из слуг своих, в очередной раз перековывая звучание Хора под снова сменившуюся ситуацию, Господин позволяет себе картинно поклониться, никому из троих, но каждому из них. Поклониться, завлекая, обещая, сманивая, совращая, искушая и, несомненно, предрекая то, что и так очевидно.

вы все станете моими

Ответом на его милость стали слаженные, будто и не враги, будто всю жизнь спина к спине воевали, атаки троицы.

Големов в Империи Веков любили, использовали и даже уважали тех, кто обеспечивает этими боевыми единицами армию, гвардию, дружины аристократии или даже отдельные гильдии с торговыми домами. Трудно не любить ту штуку, что может собою заменить среднестатистическую полусотню, принимая удары вражеских чар и стрел, заодно защищая от этих ударов куда более уязвимые мешки с мясом. Империя Веков знала толк в големостроении, как создавая свои собственные творения, так и закупая механику Подгорного Царства, всегда имея в распоряжении широкий выбор чрезвычайно прихотливых, дорогих в содержании, сложных в ремонте, но сокрушительных в боевом плане великанов.