Его искали, а он нашелся
Шрифт:
Сталь пронзает суть так и не применившего знаковый и знакомый прием смертного, который тут же вспухает облаком черноты, опадая оземь и втягиваясь сияющими знаками и тающей плотью. Обманка, сброшенная подобно змеиной шкуре в тот же миг, как была выплюнута столь же обманная атака. Хор поет, выводит нужную ноту, заставляя развернуться спиной к оседающим клочкам черноты, пряча обнаженный Исток Ключей, принимая на скрещенные руки, укрытые пятью барьерами на основе трех планов, новый удар.
Смертный снова бьет, как и в прошлые разы - отчаянно, без надежды на то, чтобы пережить удар, не пытаясь защититься, не намереваясь выжить. Но ведь он и не выживал - дважды изверг забирал его мелодию, заменял ее своей, но он словно поменял один исход на другой. Неправильно, неправильно, неправильно, неправильно! Тени не могут сделать это, сотни незримых глаз, переброшенные
Но что-то он делал.
Что-то неясное.
Заставляя хотеть себя.
Еще и еще сильнее.
Вместо атаки в ответ, изверг разрывает дистанцию, мягким приставным шагом отступая, повелевая пространству растянуть этот шаг до сотни метров, чтобы остановившись, вознести к багровым небесам свои руки. Вспыхнули неземными цветами лепестки, снижая натиск на Дворец, замедляя процесс нисхождения, выпуская сотни и сотни огоньков, перетасовывая рабочую сборку Хора в менее пригодную для войны с твердыней Вечных. Анализ, понимание, приспособляемость - новый Хор, новая память и даже, в некоторых отношениях, новая личность, новый Господин занимает место старого, подходя к противнику с другого ракурса.
Противник шагает вперед, в один шаг обращаясь из силуэта черного человека в многоногую тварь с шестью пастями, чтобы шагнуть уже ползущим змеем, стелящимся по наполненным звоном его песнопения камнях площади, чтобы шагнуть исполинским скатом, морской мантой цвета черноты, чтобы опять шагнуть невозможно длинным палочным человечком, столь же тонким, сколь высоким, достающим острыми и сгорбленными плечами до вершин окружающих площадь домов.
Шаг, облик, шаг, облик, шаг, облик...
Смертный меняет себя с каждым новым образом, затрудняя анализ, заставляя Хор начинать вскрытие заново, заново подбирать мелодию для его тишины. Стоит лишь подобрать ее, как она возьмет свою возлюбленную жертву, возлюбит его и тот полюбит Господина в ответ, но каждая перемена откатывает этот срок, заново наполняет песочные часы чужого существования. С этим Хором, этот Господин способен просто выпить душу, вынуть ее в тот же миг, как сумеет понять природу, подобрав самую идеальную и манящую песнь под любой тип сознания, личности и мышления. Громадное число покорных его Похоти зрящих ускоряют процесс настолько, что и без того абсолютная техника, лучшая из совращающих форм его Хора, становится совершенно нечестной, неодолимой, неостановимой... бесполезной здесь и сейчас.
Он не атакует лепестки, не пытается вырывать в парении перестанавливаемые в тасовке Хора огоньки душ, не рвет узоры покрывающие камни мостовой и даже не пытается зацепить нити Истока. Просто шагает, наматывая круг вслед неспешно ступающему Господину, словно они два бретера в круге или два голодных пса над свежей добычей. Такая непривычная тишина и музыка, такая приятная песнь, вопяще растленная сцена. Карта выложена, карта бита и Время, бесстрастное Время, что играет против обоих из них.
Как же красиво!
Первым этот покой нарушает тот, кто его начал, проявляя такое по-смертному глупое нетерпение, нежелание оценить сложившееся положение, нарисованную желаниями и памятью увертюру. Очередной облик твари, под которым по-прежнему спрятана сладкая и непокорная душа наделенного, взрывается чернотой, атакуя, очевидно, саму структуру покрывающего площадь узора. Предсказуемо, наивно, глупо, восхитительно и еще сотни тысяч эпитетов, которым нет аналога ни в одном существующем языке, созданных и придуманных самим верховным извергом для одного только себя.
Как и прежде удар отчаяния, как и прежде без намерения пережить его, как и прежде, только из-за этого отчаяния смертника ему сопутствует некая доля успеха. Часть мостовой чернеет, сгорает и воскресает заново, взлетая вверх разноцветными искрами, нарушая контроль и снижая предел подавления, ускоряя таяние плоти по всей структуре. Снова вспыхивают лепестки, непригодные для того, чтобы бить внутрь созданного ими периметра, но далеко не беззащитные, выпуская классический, почти образцово-скучный поток клинков душ. Каждый призрачный меч - одна вложенная в него душа, простая и ничем не выдающаяся, отчего и призрачное сияние, большей мерой, однотонное.
Чуть больше огненного - склонность к пламенным аспектам развития, немного черноты - тяжесть склоняющего во Тьму безумия, доля алого -
пролитая воинами или разбойниками кровь. Простые души, но вложенные в чары до конца, до последней их воли, которую они с радостью исполняют ради новых удовольствий, которые они найдут в окончании существования. Каждый клинок, сам по себе, не столь уж опасен для столь необычного смертного, но их ведь много.Раненая Тень, нынче похожая на комок сегментных конечностей вокруг жабоподобного тела, не вопит и не ярится, а только едва различимо шипит, теряя куски своей плоти, чтобы тут же их отрастить заново. Многослойные барьеры тратят силы, вынуждают перестать ломать узоры, барьеры уступают, падают перед превосходящей мощью, а применить более глубокие техники, переправить удары клинков в саму Тень, слишком сложно, невозможно в этом месте, где власть отдана Пеклу, и где никакой Тени не может пребывать, особенно если изверг мешает процессу создания разлома.
Титаническая форма, громада теневой плоти спасает жизнь, но удар нанесен, поражение снова предопределено, когда изверг заканчивает новую перестройку, становится еще одним Господином, снова новым, новой мелодией, рожденной только сейчас и только для этой битвы. Повод желать смертного еще настырнее - давно не было никого, кто заставил бы его переродить себя дважды. Эта душа будет любить его вечно, больше чем вечно, просто потому, что иначе не может быть и не будет.
Удар подобен элегантному жесту придворной фрейлины, стеснительному рдению смущенной девы, ласковому прикосновению прощающейся с сыном матери, с небрежной легкостью распыляя на части не успевающую, да и не имеющую возможности защититься громаду обратившегося смертного. Удар стесывает, будто незримая терка, отлитая из чистого мифрила, черноту голодной твари, обнажая сияние искры, жаждущую его ласки душу, такую странную, непохожую на обычные, даже очень сильные души.
Пальцы смыкаются на бессильно трепещущей искре, впиваются в нее всей волей могучего дьявола, выпуская нежные и трогательно-мягкие потоки флера, дабы не повредить сути пойманной игрушк...
слом
Удар подобен элегантному жесту придворной фрейлины, стеснительному рдению смущенной девы, ласковому прикосновению прощающейся с сыном матери. Этот выпад способен сразить раненного противника, сломить обессиленную природу уставшего отрицать свою и его Похоть призванного. Только тот сам шагает навстречу, смело и страстно, опять не пытаясь защитить себя, избежать столкновения, заставляя Господина на короткий миг поверить, будто смертный понял и теперь готов принять его дар с распростертыми объятиями.
Пустая мечта развеивается пылью под ударом шторма, когда его ласки лишь разбивают отброшенную плоть, будто оставленный ящерицей хвост. Хвост размером с двухэтажное здание, но при этом самая главная часть все равно ускользает, забирая с собою ту искру, какую он уже посчитал своей. Какая томящая все тело вопиющая наглость! Разве это можно назвать порядочным - отказать ему в такой малости?
И эта его способность начинает казаться все более постылой, ведь радость промаха, экстаз осознания того, что уже ставшая твоей добыча ускользнула вновь, несомненно, всегда приятен, но не столько раз подряд. Сопротивление избранного возлюбленного добавляет сладости и специй к поданному на стол блюду, делает сонату все ярче и ярче, но ведь так и пересластить можно, обернув сладость горечью усталости, когда даже поймав чужую мелодию не имеешь сил на то, чтобы выслушать и переписать ее до конца.
Как он это делает?
Вопрос из тех, которые так просто не раскрыть, не в таком цейтноте, не со столькими мелодиями, которые нужно играть самому, не под звуком чужих инструментов, что стремятся взрастить диссонанс специально к твоему творению. Вопрос, который ему по силам, но сама ситуация, когда на ответ нет времени, нет промежутка между трелями чужих скрипок, чтобы ответ отыскать... манит и зовет, сжимая нутро в чувственном стоне.
Он уже готов шагнуть еще раз, уже в новой атаке, одновременно давя вновь перестраиваемыми лепестками, меняя новые и старые черты свои, преображая суть вслед за ними. Но вместо этого ставит крепкий, практически монолитный барьер на основе первородного Хлада, что рассеивает паром и шипящими каплями тяжелое и мутное копье из крови и яростного Пламени. Недовольное колебание сущности проходит от тонких нитей Истока, от многоликих лепестков и выращенного для этого дня тела, аж до самой глубины Хора, сквозь все участки Домена, вздрогнувшего от гнева Его. Господин терпеть не мог, когда кто-то смел прерывать его работу, оставляя ее навсегда незаконченной, лишенной совершенства!