Его искали, а он нашелся

Покончив с мимолетным делом, изверг неспешно, но вместе с тем укладываясь в десяток секунд, вскрывает защиту на поверженном големе, раскрывая управляющую клеть и лежащего в ней человека, скрюченного, искалеченного, такого смешного в своем отчаянии. Пожалуй, Растяжение возьмется за него лично, утешив и показав новую правду, но при этом не исцеляя и не приделывая вместо отсутствующих конечностей планарных симбиотов, нет. Он покажет калеке, насколько приятно калекой быть, насколько бессилие может превратиться в наслаждение, после чего поможет, в ответ на просьбы и мольбы помочь, окончательно лишит дерзкого беглеца, за которым пришлось шагать через половину Вечного, всех конечностей, лишит глаз и слуха, лишит тактильных ощущений и запахов. И лишь когда от него останется только кусок блуждающих в своих желаниях и страстях плоти, лишенный всего и все обретящий, он посчитает смертного рассчитавшимся за свершенную дерзость.

Да, так будет лучше.

Правильнее.

Изящно.

Сначала лишь несколько касаний, переплавить отчаяние в интерес, злость в задумчивость, пустоту на месте отсутствующих частей в гордость их отсутствием. Затем распространить ту гордость, сменить ее тональность, возбудить желание, послать нескольких слуг, что только распалят страсть, превратить увечье в исток похоти, зародить мысль, намерение изувечить тело еще сильнее, ради страсти умственной и духовной. Какая песня, какая милость с его стороны, ради этого даже стоит потратить несколько душ, стоит дать поручение ближайшим слугам. Тем более что здесь эти слуги есть, еще не вставшие на ноги после отката, можно оплести их флером, ведь прошлый пастырь их уже нашел свою последнюю усладу, а значит не спросит за взятое, даже если бы решился перечить Растяжению ранее.

Наклониться, вставая на корточки, дать ногам подогнуться, сложиться кольцами в две напряженные пружины, подготовить принявший форму, овеществивший намерение флер...

Человек смотрит прямо в лицо Легенде, глаза его краснеют от лопающихся сосудов, зрелище покрывающих тело Растяжения Близости лент и узоров слепит, сводит с ума. Человек хрипит, теряет последние остатки самообладания, смертный еще не ведает счастья своего, еще смеет опасаться, смеет не желать того, что его Легенда счастьем нарекла.

– Я иду к тэбэ... Хэстия...
– Почему-то глупый и такой наивный калека верит, что сейчас умрет, будто что-то в глубине его разума запрещает даже подумать о том, что изверги в любой ситуации предпочтут взять его в плен.

– Нет, дорогуша.
– Сахарной нитью растягивает слова изверг, наклоняясь так низко, что почти готов поцеловать свою жертву, упираясь одной рукой во влажную и зыбкую грязь вокруг места их битвы.
– Ты идешь ко мне.

Тварь движется не только быстро, но еще и внезапно, совершенно непредсказуемо как для глаза, так и для чьих-либо предчувствий. Вот она склонилась над своей жертвой, а миг спустя тягучее тело расправляется, словно гиганская лягушка на пружинах вместо ног отскакивая от жертвы подальше.

Мгновенно, стремительно, непредсказуемо... и бесполезно.

Действие это было исключительно физическим, без волшебной подоплеки или воздействия на пространство, поскольку изверг был уверен - этого хватит, чтобы избежать чего-то, о чем резко всхлипнули томящиеся в сонме души-интуиты, прервавшие ради этого всхлипа свою вечную оргию. Изверг был кругом прав, ведь мало было вещей, что заставили бы его ошибиться. Его действий с головой хватало, чтобы избежать опасности, многократно отработанным движением разрывая дистанцию.

Подвела окружающая среда, подвела опора его ног, как-то быстро превратившаяся из крепкой и утоптанной, пусть и влажной, земли в липкую и зыбкую грязь, от которой этой каучуковой каланче не вышло нормально оттолкнуться. Прыжок был не просто выверенным, нет. Он был правильным - напряжение псевдомышц, вложенная в движение энергия, позволяющая оттолкнуться не то что от грязи, даже от воды, если бы была в том нужда. Только вложенная в движение сила будто ухнула в жадную пасть размягченной земли, впиталась в нее без следа.

Изящный пируэт обратился нелепым скольжением попавшей на лед утки, задерживая тварь на доли мгновения, не больше. Ровно настолько, чтобы поймать тонким и гибким телом брошенный чьей-то рукой легендарный молот, выбитый ранее из рук разрушенного голема. Без активированных умений это оружие не настолько опасно, чтобы убивать кого-то вроде Растяжения Близости одним ударом. Но изверг был готов клясться своим сонмом, местом в общем Хоре, благосклонностью Господина, что сила в этом броске не уступала той, с какой бил ранее держащий этот молот голем!

Тварь просто снесло, унося вдаль вместе с молотом, заставляя буквально обернуться вокруг этого молота, обжигаясь от касания к чужому артефакту. Враз утратившая твердость, обратившаяся вязким комком смолы тварь, смогла избежать того, чтобы ее разорвало на части даже не потратив при этом ни единой души, не получив никакого урона. Кроме, разумеется, морального, вызванного прерванным обращением, и лучшего, злейшего оскорбления для дьявола придумать было сложно.

Растяжение мигнул спустя два удара сердца, уже преодолев пару километров в полете, сломав своим телом десяток деревьев и выйдя на низкую параболу полетной траектории. Если бы он не стал действовать, то летел бы еще долго, пусть и не до границы купола, но все равно далеко, настолько сильным был полученный удар. Увы, кроме физической силы этот удар ничем повредить не мог, только касанием легендарного артефакта.

Иную Легенду это бы вынудило потратить силы, перенести урон на душу-другую или даже получить серьезную рану, вырванный кусок плоти и ауры. К счастью, Растяжение потому и послали воевать с големами, что дробящие удары любой мощи были ему безвредны в силу выбранной формы псевдотела, сводясь в ничто за счет амортизации. В этот раз изверг возникает из ниоткуда без звука, не совершая красивого жеста, предупреждая о своем приходе, да и нет в том нужды.

Выйдя из телепортации посреди той же поляны, рядом с еще не успевшим понять, какого счастья лишился, смертным пилотом, тварь прислоняет Дробитель Чудищ к неподвижной машине, чувствуя, как пузырится вязкая структура его тела там, где магия артефакта вступила с его плотью в конфликт. Ноги все сильнее утопают в грязи, которая уже и не грязь вовсе, а стремительно прорастающее посреди лесного массива болото. Из ниоткуда приходит зыбкий холод, чувствительные рецепторы всем телом улавливают гнилостную вонь застоявшейся воды и болотной тины, а видимость падает из-за клочьев зеленоватого и вредного тумана, пригнанных со стороны озера.

Необычно, но, несомненно, знакомо.

Курлыкающим смехом Растяжение встречает вылетевшее, казалось, из ниоткуда бревно, поваленный древесный ствол, просто телепортируя его в сторону, чтобы отшагнуть чуть в сторону, пропуская мимо летящий уже с другого направления камень, размером с борзую собаку. Грязь и болотная магия отпускают ноги неохотно, с приложением усилия, да и обманчиво-слабая попытка болотника вытянуть из тела изверга волшебство тоже может стать опасной. Уклонившись от еще одного броска камня, Растяжение посылает в предположительную точку нахождения противника пространственный разрез и поток размягчающего сознание и приглашающего поговорить флера. Не то чтобы он надеялся сходу склонить противника к диалогу, во время которого оплести разум уже в полноценную паутину, но мало ли, вдруг хотя бы заставит чуть расслабить маскировку?

Чего-то изверг несомненно добился, разрез успел кого-то коснуться, но ни боли, ни наслаждения, выпущенные во внешнюю линию сонма души сенсоров и парочки эмпатов не уловили. Главное, предыдущий удар позволил точно установить, что где-то вон там кто-то да есть, а уж бить пространственными искажениями по площадям тварь умела неплохо. Переливчатая трель лопающихся на морозе винных бутылок вливается в разум вместе с ядовитым вином пролитого флера, замедляя и закольцовывая любую мысль, превращая любого гения в идиота, способного лишь на инстинктивные действия, но не на нормальное мышление. В сочетании с рвущимся и расползающимся на тонкие лоскуты пространством, эта комбинация могла по праву считаться одним из коронных трюков твари.