Его нельзя любить. Сводные

— Мне плевать.

Она прижимает руки к своей груди, делает шаг назад.

— Не подходи ко мне. Просто оставь меня в покое!

Дверь хлопает, впуская в комнату звуки музыки с первого этажа буквально на секунды.

Все не так. Не так!

23.2

Ты просто жалок, Ян!

Эта мысль посещает в ту же минуту, как за Никой закрывается дверь.

Она оставила о себе массу воспоминаний.

Ее запах все еще витает в воздухе. Какие-то сладкие, почти детские духи. Но у меня до сих пор руки дрожат от одной только мысли, что я ее трогал. Прикасался взаправду спустя три долгих месяца.

Вытаскиваю из пачки сигарету. Открываю настежь окно. Прикуриваю.

Горький дым оседает где-то глубоко в легких, приближая мою смерть. Это даже забавно — курить, бухать, а в итоге загибаться от непреодолимой тяги к какой-то девчонке.

В голове просто бредовое месиво. Мозг весело машет ручкой, превращая меня в овощ.

Ваша сраная любовь не что иное, как пиар-ход. Чума двадцать первого века.

Тру лицо, стараясь хоть немного отладить систему вентиляции собственного организма.

Ника Малинина. Беспросветная глупость. Мое личное проклятие.

Валяющийся на кровати телефон вклинивается в поток мыслей оглушающей бомбой. Медленно поворачиваю голову, будто прямо отсюда могу разглядеть имя звонящего.

Сигарету не тушу, только крепче затягиваюсь.

— Да, мам, — отвечаю с заминкой.

Я знаю, что у нее был рецидив. Возможно, не позвони мне отец с долгим монологом о том, что ее снова упекли в рехаб, я бы даже не вернулся.

— Ян! Ян, сыночек. Приезжай, мне плохо. Плохо. Я. Не знаю. Ничего не понимаю. Тут страшно. Так страшно. Где ты? Где? Больно. Ян. Ян!

У нее заплаканный голос. Речь быстрая. Несвязная.

Она срывается на слезы, кричит, шепчет. Меняет интонации со скоростью света.

— Где ты, мама? — выдыхаю. Снова затягиваюсь, рассматривая темный паркет под ногами.

Мнимое спокойствие вот-вот лопнет и расхерачит все в радиусе двух-трех метров к чертям.

Крепче сжимаю телефон, поглядывая в окно. Ночь, сука. Ночь. Где она вообще умудрилась найти свой телефон? Его же отбирают.

— Я дома. Дома…

— Дома? Как ты туда попала?

— Я ушла, ушла…

Она снова сбежала. Тушу сигарету, прикрываю глаза, зажимаю переносицу.

— Сейчас приеду. Никуда не выходи. Поняла меня?

— Да. Да. Скорее. Мне страшно.

Мама отключается, а я подвисаю. Слишком давно не слышал этот голос. Не слышал эти надрывные ноты, когда она на грани…

Куртку надеваю уже на лестнице. Просачиваюсь через толпу, которая собралась в моем доме, и прыгаю в тачку.

Пока еду к матери, конечно, превышаю скорость. Ее звонок держит в напряжении, расслабляюсь более-менее уже на территории жилого комплекса.

Бью по тормозам, но все равно сбиваю чертову урну. Бампер под замену.

Да чтоб тебя!

Бросаю тачку как есть и поднимаюсь на десятый этаж. Ключи у меня свои. В квартиру захожу громко, сразу оповещая, что это я.

Мама выглядывает из комнаты, смотрит на меня затравленным взглядом. Так всегда, если она прерывает лечение в середине курса.

— Ян?

— Да.

— Это точно ты?

— Точно.

Не разуваюсь. В квартире тот еще срач.

— Ты как?

— Страшно.

— Все нормально. Я рядом, — чуть развожу руки в стороны.

Мама еле заметно улыбается, а потом резко отскакивает назад. Прячется в гостиной. Иду туда.

В квартире творится полнейший хаос. Все валяется. Она разбила все вазы и посуду. Всадила в плазму туфлю, какого-то фига разворошила все горшки с цветами. Пол усыпан землей.

— Когда ты сбежала? — присаживаюсь на спинку кресла.

— Я ушла. Ушла. Они не имеет права меня там держать.

— Ладно, — киваю, складываю ладони перед собой. Жест успокоения. И для меня, и для нее. — Когда ты ушла?

— Вчера.

Вчера? И за это время отцу никто не позвонил? Не верю. Он просто забил. Вот и все.

— Хорошо. Тебе нужно поспать.

— Нет. Нет, Ян. Спать нельзя, — она трясет головой и снова забивается в угол. — За мной следят, — переходит на шепот, — следят. Спать нельзя.

— Я останусь с тобой, и ты сможешь поспать.

Мать обхватывает себя руками. Растрепанные волосы падают ей на лицо, но она на это не реагирует. Прилипает к стенке, медленно сползая по ней к полу.

— У тебя деньги есть? Ян! Отвечай, я же с тобой говорю. Отвечай.

— Нет.

Отрезаю мгновенно, потому что уже знаю, о чем пойдет наш дальнейший разговор.

— Мне надо, сынок. Очень надо. Мама умрет, слышишь? Если ты ей не поможешь, она умрет. Сыночек.

Она резко срывается с места, повисая на мне. Обхватывает руками щеки, гладит и плачет.

— Мой хороший, мне очень нужны деньги.

— Зачем?

В ответ тишина.

— На дозу?

Я не обнимаю ее в ответ. Только сильнее сжимаю кулаки.

— Ты не понимаешь! — взрывается громким воплем. — Не понимаешь. Ты, как и твой отец, хотите от меня избавиться, хотите, чтобы я сдохла.

Она тут же бросается к окну.

— Я это сделаю. Если вы так хотите моей смерти, я это сделаю.

— Прекрати, — оттаскиваю ее подальше от окна. — Хватит! — сам уже ору, потому что внутри, блядь, полнейшая безнадега и отчаяние.

Я вижу все это не в первый раз. В первый мне было тринадцать. Отец сумел достаточно долго все это скрывать.

— Я прыгну. Прыгну, если ты не дашь мне денег.

— Хватит, — встряхиваю ее как куклу и заталкиваю в туалет. Дверь снаружи подпираю стулом.

Сам сажусь на пол, прямо напротив.

— Ненавижу! Ненавижу вас всех! — она орет, колотится в дверь.

А я, я сижу и не моргая смотрю в одну точку. Ровно на ножки стула. Блестящие, отражающие подошвы моей обуви.

— Луше бы ты сдох в утробе, слышишь? Лучше бы ты сдох. Вы все. Как же я вас ненавижу.

Запрокидываю голову, прижимаясь макушкой к стене. Глаза закрываются сами собой. Я так устал. Так сильно устал.

Ее пристрастие к наркоте разрушило все, что у меня было. Семью.