Ельцын в Аду
Шрифт:
– Неправда!
– Нет, это – непреложная истина! Суть ведь не в терминологии, а, как правильно открыл Маркс, в отношении к средствам производства и владении продуктами этого производства. Что при Сталине, что при Брежневе, что при тебе все созданные рабским народом ценности захапала кучка преступников, как ты их ни называй – большевиками, коммунистами или демократами. Я лично определил их как высший класс! И вообще, задайся глобальным вопросом: «каково происхождение рабства? Как создалось подчинение раба, слепого крота культуры? От греков мы узнаем: побежденный принадлежит победителю, с женою и детьми, с имуществом, плотью и кровью. Власть дает первое
Перед нами постыдное по своему происхождению Государство; для большинства людей оно служит источником неистощимых бедствий и в своих постоянно повторяющихся кризисах оно пожирает людей, как пламя.
Но при звуках голоса душа наша забывает себя; на его кровавый призыв откликаются тысячи, поднявшихся до героизма, людей. Да, для слепых масс предметом самого высшего поклонения является, может быть, государство, которое в часы своего подъема кладет на все лица отпечаток особенного величия!..
Какая-то таинственная связь существует между государством и искусством, между политической деятельностью и художественным творчеством, между полем битвы и произведениями искусства. Какую роль играет государство? Это – сталь, скрепляющая общество».
Мой вывод равно справедлив и для Спарты, и для Рима, и для Османской державы, и для СССР, и для ельцинской России! Хотя в твою эпоху искусство было заброшено, а художественное творчество либо превратилось в фарс, либо было вытеснено зарубеж!
Спорить с великим философом было неимоверно трудно, особенно потому, что насчет России времен правления царя Бориса Второго тот был совершенно прав. По старой привычке ЕБН постарался перевести разговор на другую тему:
– Когда упоминают твою фамилию, почему-то сразу всплывает в памяти понятие «белокурая бестия»...
– Это – один из самых гениальных придуманных мною терминов! Но он имеет реальное историческое обоснование. Доарийцы в Италии отличались... «цветом от получившей господство белокурой, именно арийской расы завоевателей. Галльский язык дал мне по крайней мере точно соответствующий случай – слово fin (например, в имени Fin Gal),отличительное слово, обозначающее дворянство, затем доброе, благородное, чистое, означает первоначально белокурого, в противоположность к темным черноволосым первобытным жителям».
– У меня слово «фингал» вызывает совсем другие ассоциации, - признался Борис Николаевич.
– На то ты и варвар!
– Ты чего обзываешься?!
– обиделся ЕБН.
– Наоборот, я тебя хвалю!
– объяснил философ.
– Но дослушай последний мой урок. Некогда я так сформулировал правила своей будущей жизни:
«Ты не должен ни любить, ни ненавидеть народа.
Ты не должен заниматься политикой.
Ты не должен быть ни богатым, ни нищим.
Ты должен избегать пути знаменитых и сильных.
Ты должен взять себе жену из другого народа.
Своим друзьям ты должен поручить воспитание твоих детей.
Ты не должен исполнять церковных обрядов».
Ты исполнил только одну мою заповедь: женился на еврейке...
– Я свой народ любил!
– возразил экс-гарант.
– Ты «дорогих россиян» в физиологическом смысле любил!
– заржал Отец лжи.
– Имел их! Трахал во все дыры! А все остальное время хрен на них положил, чтоб им тяжелее жилось!
– Заткнулся бы ты!
– грубо оборвал лукавого предмет его насмешек. Ельцина корежило: значит, Дьявол говорил правду...
– Глупо как-то получается, Фридрих:
единственная причина, по которой я мог бы стать философом, - это мой брак?!– Ты неверно понимаешь этот феномен...
– А у тебя, что, другое понятие?!
– «О том, как понимаю я философа, как страшное взрывчатое вещество, перед которым все находится в опасности, как отделяю я свое понятие философа на целые мили от такого понятия о нем, которое даже Канта включает в него, не говоря уже об академических «жвачных животных» и других профессорах философии: обо всем этом дает мое сочинение бесценное указание...»
– А можно конкретно, без словоблудия?!
– Философа, настоящего, разумеется, можно только услышать! «Прислушайтесь только к звуку, каким говорит ум, когда он говорит, каждый ум имеет свой звук, любит свой звук. Вот тот там, наверное, агитатор, подразумеваю пустую голову, пустой котел: что бы в него ни вошло, всякая вещь выходит из него глухой и грубой, отягощенной эхом великой пустоты.
Но ум, который уверен в себе, говорит тихо: он ищет скрытого места, он заставляет себя ждать. Философа узнают потому, что он избегает трех блестящих и шумных вещей: славы, государей и женщин, но этим еще не сказано, что они не приходят к нему. Он избегает слишком яркого света: поэтому он избегает современности и ее «дня». В этом отношении он подобен тени: чем более садится его солнце, тем более растет его величие...
Его «материнский» инстинкт, тайная любовь к тому, что растет в нем, указывает ему положения, которые его избавляют от необходимости думать о себе, подобно тому, как инстинкт матери в женщине поддерживал до сих пор ее зависимое положение. В конце концов они не требовательны, эти философы; их любимая поговорка «обладающий имуществом – сам находится в его власти».
... Такого рода люди не любят, когда их тревожат враждой, а также и дружбой: они легко забывают и презирают. Им кажется дурным вкусом разыгрывать мучеников, «страдать за правду» - это они предоставляют честолюбцам. ... Они бережно употребляют великие слова, говорят, что им претит даже слово «истина»: оно звучит хвастливо...
Что касается «целомудрия» философов, то этого рода дух имеет очевидно иную плодовитость, чем в детях: может быть, иначе как-нибудь продолжает жить и их имя, их маленькое бессмертие (еще более нескромно выражались философы в древней Индии: «для чего потомство тому, чья душа мир?»). Здесь нет и следа целомудрия, обусловленного аскетическим сомнением и ненавистью к чувственному, точно так же, как мало общего иметь с целомудрием, когда атлет или наездник воздерживается от сношений с женщинами... Всякий артист знает, как вредно отзывается сожительство во время сильного умственного напряжения и подготовки».
– Ну, если философия обязывает отказаться от баб, на фиг она нужна!
– сделал безапелляционный вывод Ельцин.- Но, насколько я помню, ты всех философов ни в грош не ставил...
– Неправда! Не всех!
– Ну, назови, кого ты признаешь!
– В первую очередь приходят на память великие французы, которых я «так любил за их прямодушие, - Паскаль, Ларошфуко, Вовенарт, Монтень... Все мы готовы скорее согласиться на гибель человечества, чем на гибель познания... По их примеру я хочу оставить свои заметки в беспорядочном виде, ничем не прерывать их свободного течения, написать самую простую книгу, призывающую к благоразумию несколько поспешное воодушевление современников. ... Я выбрал следующее заглавие для своей новой книги: «Человеческое, слишком человеческое».