Ельцын в Аду

Любимому вождю на подмогу пришел Молотов, мнивший себя крупным теоретиком:

– «Не зря С-сталин занялся вопросами языкознания. Он считал, что, к-когда победит мировая коммунистическая система, а он все дела к этому вел, - главным языком на земном шаре, языком межнационального общения, с-станет язык Пушкина и Ленина». Мы сейчас г-говорим на одном – русском языке – и все друг друга понимаем, даже с иностранцами легко общаться, не как раньше, когда требовались переводчики!

– При коммунизме сохраняются ли национальные особенности?
– заинтересовался интеллигент.

– «Ну, это сотрется», - ответил Молотов.

– Но это же плохо!

– «Почему плохо! Обогатимся. Вы что д-думаете, у немцев нет хороших качеств? У французов нет?»

– Но тогда у нас не будет своего нового Пушкина, Чайковского, Сурикова...

– «Нельзя свой к-кругозор ограничивать тем, что уже создано. Пора научиться более широко м-мыслить. А если Вы этому не научитесь, Вы останетесь ограниченным п-полукоммунистом, русским, не больше. Никто у Вас не отнимет н-национальное, но вы подниметесь на ступеньку выше». Так что отсутствие национальных особенностей – тоже п-признак того, что мы сейчас в а... гм-гм, к-коммунистическом обществе.

– А есть ли расовые противоречия при коммунизме?
– заинтересовался Ницше.

– Нет. У нас нет ни черных, ни белых, ни желтых – только красные! А вот другой признак: «При коммунизме нет государства...»

– Чепуху городишь, Молотов!
– прервал его разглагольствование Сталин.
– Не зря я говорил, что ты - американский шпион!

... Вождь опасался конкурентов и всячески их прощупывал. Как-то раз у себя на даче Сталин завел разговор о пенсии:

– «Пусть Вячеслав теперь поработает. Он помоложе».

Это была откровенная провокация, и Молотов был достаточно умен и опытен, чтобы немедля отказаться от такой «чести». Но, прочитав однажды обзор иностранной прессы, Вождь заподозрил, что Вячеслав Михайлович и вправду подумывает о кресле № 1. И – в 1952 году последовал удар на пленуме ЦК КПСС!

– «Нельзя не коснуться неправильного поведения некоторых видных политических деятелей, если мы говорим о единстве в наших рядах. Я имею в виду товарищей Молотова и Микояна.

Молотов – преданный нашему делу человек. Позови, и, не сомневаясь, не колеблясь, он отдаст жизнь за партию. Но нельзя пройти мимо его недостойных поступков.

Товарищ Молотов, наш министр иностранных дел, находясь «под шартрезом» на дипломатическом приеме, дал согласие английскому послу издавать в нашей стране буржуазные газеты и журналы. На каком основании? Разве не ясно, что буржуазия – наш классовый враг и распространять буржуазную печать среди советских людей – это, кроме вреда, ничего не принесет?

Это первая политическая ошибка товарища Молотова. А чего стоит предложение Молотова передать Крым евреям? Это грубая ошибка товарища Молотова. На каком основании товарищ Молотов высказал такое предложение? У нас есть еврейская автономия. Разве этого не достаточно? Пусть развивается эта автономия. А товарищу Молотову не следует быть адвокатом незаконных еврейских притязаний на наш Советский Крым. Товарищ Молотов неправильно ведет себя как член Политбюро. И мы категорически отклоним его надуманные предложения.

Товарищ Молотов так сильно уважает свою супругу, что не успеем мы принять решение Политбюро по тому или иному важному политическому вопросу, как это быстро становится достоянием товарища Жемчужиной. Получается, будто какая-то невидимая нить соединяет Политбюро с супругой Молотова Жемчужиной и ее друзьями. А ее окружают друзья, которым нельзя доверять. Ясно, что такое поведение члена Политбюро недопустимо.

Теперь о товарище Микояне. Он, видите ли, возражает против повышения сельхозналога на крестьян. Кто он, наш Анастас Микоян? Что ему тут не ясно? С крестьянами у нас крепкий союз. Мы закрепили за колхозами землю навечно. И они должны отдавать положенный долг государству, поэтому нельзя согласиться с позицией товарища Микояна...»

Пока Сталин это говорил, в зале стояла мертвая тишина. Когда Вождь закончил речь, Микоян поспешно спустился к трибуне и стал оправдываться, ссылаясь на экономические расчеты. Генсек оборвал его и, погрозив указательным пальцем, угрожающе произнес:

– «Видите, сам путается и нас хочет запутать в этом ясном, принципиальном вопросе».

Микоян побормотал:

– «Товарищи, признаю, что и у меня были ошибки, но не преднамеренные...»

Сталин махнул рукой, и зал послушно отреагировал:

– Хватит заниматься самооправданием! Знаем вас, товарищ Микоян! Не пытайтесь ввести ЦК в заблуждение!

Ошеломленный Анастас Иванович замолчал и покинул трибуну.

Молотов тоже признавал свои ошибки, оправдывался, говорил, что он был и остается верным учеником товарища Сталина.

Тот резко оборвал Вячеслава Михайловича:

– «Чепуха! Нет у меня никаких учеников. Все мы ученики великого Ленина».

Это были только цветочки. Ягодкой стала телеграмма, направленная всему высшему руководству партии:

«... Я думал, что можно ограничиться выговором в отношении Молотова. Теперь этого уже недостаточно. Я убедился в том, что Молотов не очень дорожит интересами нашего государства и престижем нашего правительства, лишь бы добиться популярности среди некоторых иностранных кругов. Я не могу считать такого товарища своим первым заместителем».

Члены Политбюро пытались как-то выручить Молотова, написали Сталину, что Вячеслав Михайлович каялся, признавал свои ошибки, просил прощения и прослезился. Сталин брезгливо заметил:

– «Что он, институтка, плакать?»

Сам Молотов обратился к Вождю с покаянной телеграммой:

«Сознаю, что мною допущены серьезные политические ошибки в работе... Твоя шифровка проникнута глубоким недоверием ко мне, как большевику и человеку, что принимаю как самое серьезное партийное предостережение для всей моей дальнейшей работы, где бы я ни работал.

Постараюсь делом заслужить твое доверие, в котором каждый честный большевик видит не просто личное доверие, а доверие партии, которое мне дороже моей жизни».

Но подозрения Кобы не развеивались...

Хрущев: «Сталин, отдыхая как-то в Сухуми, поставил вдруг такой вопрос: Молотов является американским агентом, сотрудничает с США... Молотов тут же начал апеллировать к другим. Там был и я, и Микоян, и все сказали, что это невероятно.

– «А вот помните, - говорит Сталин, - Молотов, будучи на какой-то ассамблее Организации Объединенных Наций, сообщил, что он ехал из Нью-Йорка в Вашингтон. Раз ехал, значит, у него там есть собственный салон-вагон. Как он мог его заиметь? Значит, он американский агент».