Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

– М-м-м, его в этом нашли, парень был весь накрашен. Сестра отмыла.

В памяти немедленно всплыли воспоминания о страшной детской находке: ежевика; непонятный наряд, в который был разодет мертвец; запах креозота с железнодорожной эстакады.

Заглянув мне в лицо, доктор вызвалась развеять мои предположения:

– Думаю, он оделся на маскарад для шоу ужасов Роки Хоррора. В Ридже часто проводят полуночные представления. Я в свое время туда ходила, когда все только начиналось.

– Он поправится? – спросила я.

– Сейчас – да. Может быть, и в следующий раз, а вот за будущее не ручаюсь.

Непрошибаемая логика. Рука Джереми потеплела. Я взглянула на Чанга, и тот пожал плечами.

– Вы никогда

не видели собственного сына?

– Нет.

– Шутите.

– Правда. То есть, я знала, конечно, о его существовании, но…

А что «но»? «Не думала, что это тот красивый юноша, который лежит передо мной на больничной койке».

– Сколько ему?

– Двадцать.

– Двадцать?

Шипение текущего по трубке кислорода, который питал легкие моего сына, вернуло меня далеко в прошлое, в Рим. Оно отнесло меня на два десятилетия назад, к той ночи, когда толстая и некрасивая девочка из Канады стояла на плоской крыше неподалеку от Колизея, под струями воды. Мне было шестнадцать, мы взрослели в эру кислотных дождей (вот, кстати, тема, давным-давно всеми позабытая, а ведь в те годы небеса поливали Европу аккумуляторной кислотой). Помню, я смотрела на Колизей и прилегающие здания под сизым, как голубиное крыло, небом. Глубокая ночь выходного дня, город давно уснул. Едкая влага омывала памятники из мрамора и белого итальянского известняка, а мне так и чудилось, будто они шипят и трескаются, за год теряя тысячелетнюю целостность; на моих глазах растворялась история… А всего-то шипел кислородный вентилятор легких.

Я подалась поближе к Джереми и поцеловала его в щеку.

То, что я решила отправиться в путешествие, да еще в Рим, повергло в ужас всех собравшихся за обеденным столом. Вообще сама мысль поехать на экскурсию с латинской группой наводит на окружающих безмерную тоску. А это не вполне справедливо. У нас был не класс, а гремучая смесь: и те, кто окончательно двинулся на языках, и взбалмошные сынки известных литературных дарований, и рассудительные девицы, мнящие себя будущими докторами наук. По сути – единственный забавный класс, в котором мне довелось учиться.

Лесли недавно окончила школу, порхала туда-сюда по малейшей прихоти и потому считалась в нашей семье главной путешественницей. В девятом классе она ездила на десять дней в южную часть Англии; едва получив аттестат, отправилась в Новую Шотландию, где три недели подавала постояльцам одного отеля завтрак в постель. Оба путешествия изобиловали сексом и скандалами.

– В Рим? – удивился отец. – Это вчерашний день. Надо двигаться вперед. Слетай в Хьюстон, Сан-Диего, в Атланту, наконец. – Папу всегда привлекала лишь новизна. Увидев церковь пятнадцатого столетия, он придал бы ей не больше значения, чем морской раковине, что в изобилии валяются на песке под ногами.

– Ты еще не доросла до таких поездок, – возразила мать.

Уильям, который был старше Лесли на год, сказал:

– Шестнадцать – в самый раз. Ты решила, что едва она сойдет с трапа, к ней тут же начнут приставать? Не глупи.

– Ох уж эти итальянцы… – Мамочка была не до конца уверена, что даже с моими формами и непритязательными нарядами я так непривлекательна.

– Они ничем не отличаются от англичан, мама. Мужчин не переделать. – Сам факт, что восемнадцатилетняя Лесли дерзнула отпустить столь смелую банальность, безоговорочно навязав свое мнение присутствующим, свидетельствовало о несокрушимой вере сестрицы в силу собственного обаяния и полном отсутствии такового у меня.

– Наверное, ты права, – уступила мать. – А деньги откуда?

– У меня есть кое-какие накопления, – ответила я. – Я сидела с детьми и собирала бумагу на вторсырье.

– Неужели ты совсем не тратила? – Брат был бесконечно изумлен. – Тоска. Вообще ничего не покупала? Ну, даже блузку? Хотя бы гигиеническую помаду?

– Ничего.

Лесли

поинтересовалась:

– А в чем поедешь?

Отец сказал:

– Попридержи коней, дочурка. Кто сказал, что Лиззи вообще куда-то едет?

– Помолчи, Нейл, – вмешалась мать. – Пусть девочка расширит кругозор. – Она опять начала говорить обо мне в третьем лице. – Бедняжка ничем не интересуется: у нее в комнате ни одного плаката.

– Полностью с тобой согласен.

Впрочем, для моего прагматичного отца, верящего только в правила и устои, главным аргументом было то, что платить ему не придется – остальное значения не имело.

Родители… Самые обыкновенные, вероятно, родители. Как и у всех. Без черезмерностей и перегибов, они, видимо, закончили бы жизнь, как и большинство предков: искали бы что подешевле, страсть как не любили расставаться с барахлом и делили бы между собой обязанности по дому. Папа возился бы в гараже, а под соседней крышей ровно в шесть вечера можно было бы отведать приготовленный мамой по всем правилам разумного ведения хозяйства ужин – форма одежды свободная, но лучше вязаные кофты.

Отец погиб в 1985-м; мне тогда исполнилось двадцать пять. Он заснул за рулем, когда ехал в Гонолулу; в лобовую вмазался в грузовичок «исудзу» с тремя местными детишками в кабине. Мать не пострадала, однако ничего не помнит. Забавно – папа кажется таким далеким. Он всегда был немногословен, и как результат – я его почти не помню. Молчун может показаться задумчивым или одухотворенным, и все же, если он безмолвствует слишком долго, о нем попросту забывают. Перед моим отъездом в аэропорту отец вручил мне пятьсот долларов в лирах – для него это то же, что для нормального человека нанять биплан и вычертить в небе «До свидания!». В сущности, отец был добрым человеком.

А тогда вечером, пока все еще сидели за столом, сестрица раздобрилась:

– Знаешь, у меня есть пара необъятных свитеров – тебе будут в самый раз.

– Спасибо, Лесли.

– Вся в синяках вернешься, тебя там за прелести защиплют. – Уильям хотел проявить своеобразную галантность, намекнув, что и я могу быть желанной, несмотря ни на что.

– Прекрати, Уильям, – одернула его мать. – Не забывай, в Рим едут дети из латинской группы, а не твои приятели-лихачи. Кстати говоря, на прошлой неделе я немного снизила скорость на Кросс-Крик; так вот, твой дружок Алан Блейк показал мне неприличный жест. Он меня не рассмотрел, а я его узнала и больше не хочу видеть этого негодяя в своем доме. Тебе ясно?

Уильяма больше интересовала предстоящая поездка младшей сестренки:

– Руку даю на отсечение, влюбишься в какого-нибудь красавчика с фабрики «Фиат».

– Да, назовем его Марчелло, пылкий идеалист, – добавила Лесли. – Бутылочка «Кьянти», потная рубашка, пикник на обочине автострады…

– Он тебя чуток пошлепает. Красавчик так легко распаляется…

– А ты за него убить готова…

– Прекратите! – Мать была потрясена, что ее старшие дети, оказывается, так много думают о сексе. Единственным утешением служил для нее тот неоспоримый факт, что я девственница. – Лиззи едет в Рим, чтобы посмотреть на величайшие произведения искусства, попробовать, что едят римляне, и… – временно маму покинуло красноречие, – …стать серьезной и эрудированной молодой женщиной.

Даже мой собственный энтузиазм поубавился от такого болезненного представления о Риме. По правде говоря, я мечтала насытиться видом обнаженных статуй. Я стеснялась смотреть журналы в специализированных магазинах в той части города, куда от нас добираться с тремя пересадками. В магазине я терялась, как последняя размазня, и дальше полок с вязальными каталогами не заходила. Зачем вообще понадобилось выставлять на витринах это вязание? Истинная клиентура подобных заведений скрывается у дальних стоек (главным образом мужчины в длинных плащах и париках, окутанные ореолом стыда).

Поделиться с друзьями: