Элеанора и Парк
Шрифт:
— Кое-то изменилось…
— Кое-что? — переспросил Кэл, сунув ложку в стаканчик с пудингом. — Ты скурвился — вот что изменилось. Так бывает, да. Довольно часто в последнее время, кстати сказать.
— Нет. Вовсе даже нет. Понимаешь, тут дело в девушке…
Кэл подался вперед.
— Ты завел девушку? Типа того?
Парк почувствовал, что краснеет.
— Типа того. Да. Вообще-то, я не хочу это обсуждать.
— Но мы ведь придумали план….
— Это ты придумал план. Дерьмовый план, говоря между нами.
— Ты худший в мире друг, — сказал Кэл.
Элеанора
Она
По дороге домой Парк заставлял ее повторять его телефон. А потом все равно написал его в тетрадке. Элеанора спрятала номер среди названий песен.
«Пять к одному».
— Это пятерка, — сказал он. — Ты запомнишь?
— Да мне не нужно, — ответила она. — Твой номер уже в моем сердце.
— А это просто «три», — продолжал он. — Не могу придумать песню с тройкой. А вот «Лето 69». Тут запомни шестерку, а про девятку просто забудь.
— Ненавижу эту песню.
— Боже, я знаю… Слушай, не могу вспомнить ни одной песни с восьмеркой.
— «Восемь дней в неделю», — сказала она.
— Восемь дней в неделю?
— Это песня «Битлз».
— О… вот почему я ее не знаю. — Парк записал.
— Твой номер уже в моем сердце, — повторила она.
— Я просто боюсь, что ты забудешь, — тихо сказал Парк. И кончиком ручки отодвинул пряди волос, упавшие на глаза.
— Не забуду. Никогда. — Возможно, она будет повторять этот номер на смертном одре. Или сделает татуировку на своем сердце, которое Парк когда-нибудь наконец вырвет у нее из груди. — Я хорошо запоминаю числа.
— Если ты не позвонишь мне в пятницу, потому что забудешь номер…
— Может, дать тебе номер отца? И ты сам наберешь, если я не позвоню в девять.
— Отличная мысль, — сказал он. — Серьезно.
— Но не вздумай звонить в другое время.
— Я так себя чувствую, как будто… — Он рассмеялся и отвел взгляд.
— Как? — спросила она, подтолкнув его локтем.
— Будто у нас свидание. Глупо, да?
— Нет.
— Мы вроде как каждый день вместе…
— Но не вместе на самом деле, — сказала она.
— Словно у нас пятьдесят надзирателей.
— Жутких надзирателей, — прошептала Элеанора.
— Да, — сказал Парк.
Он сунул ручку в карман. А потом взял Элеанору за руку и с минуту держал, прижимая к груди. И это было прекраснее всего на свете. Она родила бы ему детей и отдала обе свои почки…
— Свидание, — сказал он.
— Почти…
19
Элеанора
Утром она проснулась с чувством, будто у нее день рождения. Так она просыпалась в настоящие свои дни рождения — в прошлом, когда можно было до отвала наесться мороженого.
Может, у отца есть мороженое? Если и есть, он его выбросит еще до прихода Элеаноры. Он постоянно
намекал ей на лишний вес. Ну ладно: время от времени. Может, теперь, когда отцу нет до нее дела, ему плевать и на лишний вес?..Элеанора надела старую мужскую рубашку в полоску и повязала мамин шейный платок — один из ее шейных платков — узлом на шее.
В дверях мама поцеловала Элеанору, пожелала ей хорошо развлечься и велела звонить соседям, если у отца что-то пойдет не так.
Ну да, ну да, подумала Элеанора, придется позвонить, если папина невеста назовет меня сучкой и заставит пользоваться ванной без двери. Поглядим.
Она слегка нервничала. С отцом они не виделись больше года, а перед тем — еще дольше. Он ни разу не позвонил, пока она жила у Хикманов. Может, не знал об этом. Элеанора никогда не рассказывала ему…
Однажды — когда Ричи только начинал похаживать к маме — Бен рассвирепел и заявил, что уйдет жить к отцу. Что было, конечно, дурацкой пустой болтовней, и все это знали. Даже Маус — тогда совсем еще мелкий.
Отец не выдерживал их даже несколько дней. Он забирал всех у мамы, закидывал к бабушке и уезжал по своим делам — какие бы там дела у него ни были на уик-эндах. Предположительно — много-много марихуаны.
Парк заржал, увидев ее шейный платок. Его смех был даже лучше улыбки.
— Я не знал, что нужно приодеться, — сказал он, когда Элеанора уселась рядом.
— Надеюсь, ты отвезешь меня в какое-нибудь красивое место.
— Отвезу… — сказал он. Взял ее платок обеими руками и расправил его. — Однажды.
Гораздо удобнее говорить о таких вещах, когда едешь в школу, чем по пути домой. Порой Элеанора спрашивала себя, не сон ли все это.
Парк уселся боком в своем кресле, повернувшись к ней.
— Так ты уезжаешь сразу после школы?
— Да.
— И позвонишь мне, как только будешь на месте?
— Нет. Я позвоню, когда ребенок уснет. Я на самом деле еду сидеть с ребенком.
— Я хочу задать тебе много личных вопросов, — сказал он, наклонившись к ней. — У меня есть список.
— Не боюсь я твоего списка.
— Он очень длинный, — сообщил Парк. — И очень личный.
— Надеюсь, ты не ожидаешь ответов.
Парк снова сел прямо и покосился на нее.
— Хорошо, что ты туда едешь, — прошептал он. — Наконец-то мы сможем поговорить.
Элеанора стояла на ступеньках школы. Она надеялась перехватить Парка до того, как он сядет в автобус, но, видимо, пропустила его.
Она не знала, как найти машину отца. Он то и дело менял их — продавал, когда было туго с деньгами, потом покупал новую. Элеанора начала опасаться, что он вообще не появится: отец мог перепутать школу или просто передумать… И тут он окликнул ее. Помахал из «Карманн-Гиа» с откинутым верхом. Точь-в-точь как машина, в которой умер Джеймс Дин.[43] Отец облокотился на дверцу, в пальцах — зажженная сигарета…
— Элеанора! — крикнул он.
Она подошла и залезла в машину. Там не было ремней безопасности.