Элеанора и Парк

— Это все твои вещи? — спросил он, глянув на ее школьную сумку.

— На один вечер. — Она пожала плечами.

— Ладно, — сказал отец и, дав по газам, вылетел с парковки. Элеанора успела забыть, каким он был паршивым водителем. Делал все слишком быстро и одной рукой.

На улице было холодно, а когда поехали, стало еще холоднее.

— Можно поднять верх? — крикнула она.

— Еще не закрепил его, — сказал отец и рассмеялся.

Он обитал все в той же двухэтажной квартире, где поселился, когда разъехался с мамой. Квартира в крепком кирпичном доме, в десяти минутах езды от школы Элеаноры.

Войдя внутрь, отец осмотрел Элеанору с головы до ног.

— Вот так одеваются современные понтовые детки? — спросил он. Она глянула на себя — на безразмерную белую рубашку, толстый платок из набивной ткани и полумертвые лиловые вельветовые штаны.

— Да, — решительно заявила Элеанора. — Это, считай, наша школьная форма.

Подруга-невеста отца Донна работала до пяти, а потом забирала ребенка из детского сада. Тем временем Элеанора с отцом сидели на диване и смотрели спортивный канал. Отец курил сигарету за сигаретой и потягивал скотч из низкого стакана. Каждый раз, когда звонил телефон, он вел с кем-то длинные веселые разговоры: о машине, о делах, о ставках. Можно было подумать, что каждый, кто звонит — его лучший в целом мире друг. У отца были по-детски светлые волосы и круглое мальчишеское лицо. Когда отец улыбался — а улыбался он постоянно — его лицо озарялось светом, словно рекламная панель. Когда Элеанора думала об этом, она начинала ненавидеть его.

Квартира изменилась с тех пор, как она была здесь в последний раз. И дело не только в коробке с игрушками в гостиной и косметике в ванной. В те времена, когда она навещала его, — уже после развода, но еще до Ричи, — отцова квартира была голой холостяцкой берлогой. Тогда даже суповых тарелок не хватало на всех. Однажды отец налил Элеаноре рыбный суп в бокал для коктейля. И у него было только два полотенца. «Одно мокрое, — сказал он тогда, — другое сухое».

Теперь же Элеанора видела тут и там приметы налаженного быта. Пачки сигарет, стопки газет и журналов… Коробки с зерновыми хлопьями популярной марки и мягкая туалетная бумага. Холодильник наполнен продуктами, которые бросаешь в тележку, не раздумывая — просто потому, что это маленькое удовольствие. Сливочный йогурт. Грейпфрутовый сок. Маленькие круглые сыры — каждый отдельно завернут в красную вощеную бумагу.

Она не могла дождаться, когда отец уедет и можно будет накинуться на всю эту еду. В кладовке стояли целые упаковки банок кока-колы. Элеанора намеревалась пить ее как воду весь вечер. И может, даже умыться ею. И заказать пиццу. Если, конечно, пицца не идет в счет ее гонорара. Это было бы вполне в духе отца: приписать к договору что-нибудь важное очень мелкими буквами. И плевать, если утрата части еды разозлит его или шокирует Донну. Элеанора, скорее всего, никогда больше не увидит никого из них.

Теперь она жалела, что не взяла сумку побольше. Можно было бы прихватить несколько банок «Chef Boyardee»^[44] и супа с куриной лапшой — для младших. Она могла стать для них Санта-Клаусом, когда вернется домой…

Впрочем, сейчас ей не хотелось думать о младших. Или о Рождестве.

Она попыталась переключить канал на MTV, но отец нахмурился. Он снова говорил по телефону.

— Можно послушать музыку? — прошептала она.

Он кивнул.

У нее в кармане лежала кассета с подборкой разных песен, и Элеанора намеревалась записать некоторые для Парка. На стерео лежала целая упаковка пустых кассет. Элеанора помахала одной из них перед носом отца, и тот снова кивнул, одновременно гася сигарету в пепельнице, изображающей голую негритянку.

Элеанора села перед кассетной полкой. Тут были записи обоих родителей, не только отца. Мама, видимо, не захотела ничего оставить себе. Или, возможно, отец забрал ее кассеты, не спрашивая позволения.

Мама любила этот альбом Бонни Рэйтт.^[45] Элеанора подумала: неужели отец хоть раз его слушал? Перебирая кассеты, она чувствовала себя так, словно ей снова семь лет.

Пока Элеанора не доросла до того возраста, когда ей разрешили слушать родительские кассеты, она раскладывала их на полу и рассматривала картинки. А когда стала постарше, отец показал, как очищать пленку бархатной кисточкой с деревянной ручкой.

Элеанора помнила, как мама, занимаясь уборкой, зажигала ароматическую палочку и включала любимые записи — Джоди Силл, и Джуди Коллинз, и «Crosby, Stills & Nash».^[46]

Она помнила, как ставил свои записи отец, когда приходили его друзья и засиживались допоздна. Джими Хендрикс, и «Deep Purple», и «Jethro Tull»…^[47]

Она помнила, как, лежа на животе на старом персидском ковре, пила виноградный сок и вела себя очень тихо — потому что в соседней комнате спал маленький брат. И изучала альбомы, один за другим. Снова и снова вертя на языке их названия. «Cream», «Vanilla Fudge». «Canned Heat».^[48]

Кассеты пахли точно так же, как и всегда. Как спальня ее отца. Как пальто Ричи. Пахнет пивом, поняла Элеанора. Фу ты. Теперь она перебирала альбомы с практической целью, разыскивая «Rubber Soul» и «Revolver».^[49]

Порой казалось, что она никогда не сможет дать Парку что-нибудь столь же ценное, как то, что он давал ей. Он каждое утро приносил ей сокровища, ни на миг не задумываясь об их истинной ценности. Отдавая эти несметные богатства просто так.

Элеанора не могла отплатить ему. Никак не могла отблагодарить. Как отблагодарить за «The Cure»^[50] или «Людей Икс»? Казалось: ей вечно быть в долгу перед ним.

А потом Элеанора поняла, что Парк никогда не слышал «Битлз»…

Парк

Он пошел в парк поиграть в баскетбол после школы. Просто чтобы убить время. Но не мог сосредоточиться на игре. Потому что беспрестанно оглядывался на дом Элеаноры.

Вернувшись к себе, Парк крикнул:

— Мам! Я пришел!

— Парк, — откликнулась она, — вон отсюда. В гараж!

Он ухватил в холодильнике вишневое мороженое и направился «вон отсюда». Парк уловил запах раствора для химической завивки, едва открыв дверь.

Отец Парка превратил гараж в салон, когда Джош пошел в детский сад, а мама поступила на курсы косметологов. У нее даже была небольшая вывеска над входной дверью: «Прически и маникюр от Минди».

Мин Дай — так писалось ее имя в водительских правах.

Все в квартале, кому нужны были макияж или прическа, шли к маме Парка. В преддверии школьного бала или выпускного вечера она проводила в гараже весь день. Парка и Джоша время от времени подряжали держать горячие щипцы для завивки.

Сегодня в мамином кресле сидела Тина. Ее волосы никак не желали скручиваться и превращаться в локоны. Мама поливала их чем-то из пластиковой бутылки. Запах выедал глаза.

— Привет, мам, — сказал Парк. — Привет, Тина.

— Привет, милый, — сказала мама. Она произносила это «милый» с двумя «и».

Тина широко улыбнулась им обоим.

— Закрой глаза, Ти-на, — сказала мама. — Не открывай.

— А что, миссис Шеридан, — сказала Тина, прижимая к глазам белую салфетку, — вы уже познакомились с девушкой Парка?

Мама не подняла взгляда от головы Тины.

— Нееет, — сказала она, прищелкнув языком. — Нет девушки. Не у Парка.

— Так-так, — сказала Тина. — Рассказал бы ты маме, Парк? Ее зовут Элеанора. Новенькая. Пришла к нам в школу в этом году. В автобусе их просто невозможно оттащить друг от друга.