Элем

– Не богохульствуй.

– И в мыслях не было. Ты сам скажи мне, кто спасётся?

– Всякий верующий в него.

– А остальные?

Другой бы на его месте осенил меня кадилом, а этот стоит, не шелохнувшись. Переваривает услышанное. Мотает на ус.

– Претензии принимаются.
– Отречение от Христа Святому Отцу даётся ещё легче, чем Петру.
– К Аллаху есть вопросы?

Положительно, здесь свято исповедуют «принцип одного окна».

– Есть. Почему он не заберёт к себе всех этих бородатых людей?

– Ты дерзок.

– Только в вашем присутствии, Святой Отец. В жизни я предпочитаю молчать.

– Очень правильный подход.

Кажется, он мне начал совсем уж откровенно поддакивать.

– Тогда уж и к вам претензия, - говорю.
– Вы способствуете росту моей гордыни.

– Изыди!
– мгновенно реагирует он и крестит меня схваченным за шкирку котом.

Аудиенция, значит, закончена. Полезная, кстати, получилась. Кое-что прояснила в моей больной голове.

Когда я вхожу в палату, лицо Вадима выражает сначала недоумение, а затем — искреннюю радость. Её степень и автоматизм говорят мне о том, что я — последний человек на этой Земле, которого он рассчитывал здесь увидеть. Мне и самому не до конца понятно, если честно, почему из всех страждущих я выбрал именно этого.

Выкладываю на тумбочку пакет с фруктами. Сажусь на стул.

– Как ты тут?

– Потихоньку.

У него явно есть стандартная причёсанная речь для подобных вопросов. Её он и собирается произнести, но потом что-то его останавливает. Наверное, воспоминание о нашей последней встрече.

– Хреново всё. Максимум два месяца.

Мужества ему не занимать. Боец до мозга костей.

– А у тебя как? Слышал, что уволили.

– Пусть будет «уволили». Меня это не слишком волнует.

Улыбаюсь ему, хочется верить, оптимистично.

– Что, думаешь, тебя ждёт?

– Я ж сказал: два месяца, и кранты.

– Я не об этом. Какие твои религиозные убеждения?

– Религиозные? Да ты спятил! На дворе двадцать первый век!

Дался им этот двадцать первый век.

Встаю со стула, подхожу к окну. Прищуриваюсь. Цепляю ногтем тонкую, едва различимую плёночку, как бы прилипшую к стеклу. Тяну её в сторону. В комнату врывается ледяной ветер. Просовываю руку в образовавшуюся дыру.

– Хочешь пощупать?

Он встаёт, откидывая одеяло, и следует моему предложению.

– Кто ты?
– предсказуемо спрашивает он.

Так я ему и раскололся!

– Каждый для себя на этот вопрос отвечает сам. В моём «фокусе» для тебя важно понять другое: мир — это декорации. Картонные. Крашеные. А ты — актёр, которому дали играть чужую роль без его на то согласия. Скоро твоя пьеса закончится. И начнётся жизнь.

– Если так, то чем она будет отличаться от этой?

Вижу в его глазах пылающую надежду. Тихо радуюсь за него и за себя.

– Представь себе человека, которого минуту назад заставили съесть жука. Представил?

– Ну.

– А теперь его же, когда он сделал это добровольно.

Он смеётся. Я аккуратно возвращаю «плёнку» на место. Ветер в комнате прекращается.

– Может, ты посоветуешь мне что-нибудь почитать?

– Не забивай себе голову ерундой. Делай в точности наоборот всему тому, чему тебя до сих пор учили.

– Так уж и наоборот?

– Во всяком случае, подвергай сомнению. Или просто ничего не делай. Если это легче.

Я собираюсь уходить. Он чувствует это. Опять грустнеет. Отворачивается к стене.

– У меня остаётся жена, - говорит он.
– И двое детей. Ты не мог бы проследить, чтобы у них всё было в порядке? Квартира есть, кое-какие сбережения. Но всё-таки...

Он что-то такое для себя понял относительно моей скромной персоны.

– А остальные семь миллиардов тебя не волнуют?

– Что?

Иду двери. Оборачиваюсь, уже стоя на пороге. Вобщем-то несколько театрально и с дальним психологическим прицелом. Как Штирлиц.

– Не беспокойся о них. Ты — не солнце.

Пустота — это не отсутствие чего-то. Это реальность, где обыденное вытеснено неведомым. Если приложить усилия, она начнёт проявлять свои черты и, в конце концов, превратится в нечто осязаемое и осмысливаемое. Первый испуг быстро проходит, как и подозрения в том, что это иллюзия. И начинается этап укладывания кубиков нового конструктора.

Мой Элем — идеальное место для религиозного фанатика, каким я, безусловно, являюсь. Я сразу и безоговорочно уверовал в то, что там мне и предстоит встретить Вечность. И думал так, пока не понял, что вопросы устройства мира — не исследовательская задача, а всего лишь Выбор. И он до сих пор не сделан.

Мне там гораздо комфортнее, если сравнивать с миром «электричества и пластилина», но и это не предел. Предел наступит тогда, когда всякие пределы исчезнут. Возможно ли такое? Думаю, да. Во всяком случае, опровергнуть этот тезис нельзя, пока не закончится дорога.

Долго объясняюсь по телефону с мамой по поводу полученного ей письма из клиники.

– Всё нормально, - успокаиваю её.
– Это от профессора Розенталя. Курс лечения закончен.

– А ты читал его?

– Да что там читать. Выкинь его в ведро.

Но она настаивает на том, чтобы процитировать несколько строк, чем остужает мою легкомысленность и самоуверенность. В письме сообщается, что требуется её согласие на помещение меня в стационар. Ушам своим не верю! Ай, да принципиальный доктор! Но потом неожиданно всё выстраивается в очень стройную схему. У меня же сегодня вечером встреча с господином Виталием. Представителем уважаемой фирмы. Вот ему и нужно адресовать насущные вопросы.

Он приходит не один, а с квадратным типом, обладателем пронзительного немигающего взгляда. Всё по-серьёзному, как у взрослых.

– Шантаж?
– осведомляюсь у них без всякой разведки.

– Для вашего же блага, - заверяет Виталий, смеясь.
– Вы многого не знаете, а время уходит. Вот, кстати, официальная бумажка на принудительное лечение, если вы завтра к двенадцати не явитесь туда сами.

Читаю мельком письмо на имя начальника клиники с положительной резолюцией. Время политики пряника истекло. Что ж, я дам вам то, чего вы хотите. Самое дорогое, что у меня есть — моё тело. Сейчас мне просто нужно постараться выглядеть адекватным в их глазах.