Элем

– Вряд ли. Но я к вашим услугам в любое время.

– Могу ли я пригласить кого-нибудь ещё?

– Имеете полное право.

Борис Борисович решает не откладывать рассмотрение дела в долгий ящик и назначает мне аудиенцию на вечер. После конца официального рабочего дня, что вполне обычно для нас, но в его интерпретациях это должно выглядеть, как первое предупреждение и демонстрация власти.

Как и обещал, он приводит с собой союзника и свидетеля. Кого-то из «американцев», то есть кураторов «оттуда». Мы отрабатываем не отечественный капитал, хотя физически сидим в Москве.

Мы запираемся в комнате для «митингов». Я беру в руки фломастер и выхожу к доске. Как школьник. Я понятия не имею, о чём мой «доклад». Я только вижу перед собой двух озабоченных людей, желающих мне скорейшей смерти на священном костре. И это зрелище меня вдохновляет. Рисую обыкновенный круг. Ставлю жирную точку за пределами круга. Спрашиваю их:

– Где находится точка? Вне проекции сферы или внутри неё?

– Это проверка на интеллект?
– Борис Борисович имеет в виду, что ему-то она как раз ни к чему.

– Это всего лишь вопрос, который задаст контекст нашей беседы. Или не задаст.

– Вне, - отвечает другой слушатель, которого демократично зовут Марк, без всяких отчеств.

У них там, в США, нет этих глупостей.

– На основании чего вы делаете ваши выводы?

– Вы нарисовали проекцию сферы, как вы сами выразились. Нет такого ракурса, с которого бы точка оказалась внутри, если она отсюда видна снаружи. Будь это трёхмерная модель — тогда другое дело. Но проекция-то плоская.

Он слегка многословен, на мой вкус.

– Вы тоже так считаете, Борис Борисович?

– Полностью согласен с коллегой.

Его ироничный взгляд как бы намекает, что мне не отвертеться. Но я и не собираюсь.

– Будьте добры, пройдите вот сюда.
– Показываю Марку место у края доски.

Он послушно выполняет мою просьбу.

– А теперь скажите, что вы видите.

На его лице замешательство. Я знаю, что точка переместилась внутрь нарисованного круга, и от этого несуразного смещения его твёрдый мир начинает плавится. Но у него есть ещё обязательства перед партнёром и «здравый смысл».

– Всё, как прежде, - врёт он, протирая глаза.

– Борис Борисович, - приглашаю и второго.

Он, конечно, менеджер, и всё такое, но лицом совершенно не владеет. Его вопросительный взгляд направлен на Марка: мол, как скажешь, так и озвучу.

– Как прежде, - выдыхает он, боясь глядеть на доску.

Эта фраза буквально выкачивает из него силу. Без остатка.

– Тогда мой доклад закончен.
– Возвращаю фломастер на стол.
– Если, конечно, у вас нет вопросов по существу дела.

Марк, Борис Борисович и Шеф целый час ругаются в кабинете. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: ВРИО и заокеанский гость требуют моего увольнения, а Шеф брызжет слюной, уверяя, что достойной замены не найти. Аргументы и той, и другой стороны, скорее, иррациональны. И любое их решение не будет правильным.

Начинаю собирать вещи, чтобы не тратить время попусту. Коллеги, оставшиеся к тому позднему часу в офисе, смотрят на меня и ещё пока ничего не понимают. Я тоже не совсем представляю себе дальнейшие действия. Пока я хожу ногами и дышу воздухом, мне нужны деньги. В моём сегодняшнем состоянии я вряд ли найду другую работу в осмысленный срок. Профессия моя — в высшей степени невостребованная. Стать альфонсом, переехав к Алине? Она вытерпит? Ах, да! Мы же в ссоре. Остаётся работать каталой у гаишников, набрасывая на них «петли». Или можно попробовать подзаработать, продавая марсианские пейзажи окраин Элема.

В конце концов, распахивается дверь кабинета. Шеф направляется ко мне с вердиктом «в руках». Они не просто сломали его, они ещё и заставили его самолично довести до моего сведения их решение. Ему не позавидуешь. Останавливаю его взглядом и заставляю молчать. Он видит коробку с барахлом, протягивает вялую пятерню. Жму её. Беспечно улыбаюсь. Собираюсь уходить.

– Продержись какое-то время. Я всё улажу, - говорит вдогонку он.

Киваю и выхожу за дверь, зная, что делаю это в последний раз в жизни.

Мы уже третий час сидим с Тимофеем в какой-то забегаловке на «Рижской». Подходят к концу вторые «поллитра», поэтому его движения становятся всё более неловкими, а речь несвязной. На меня водка действует только как наполнитель желудка. Привычные симптомы отравления напрочь отсутствуют. Когда это случилось впервые, я, помнится, даже запаниковал. А теперь нахожу в этом некое пикантное удовольствие: играть пьяного гораздо интересней, чем просто быть им.

– Да ты пойми, - горячится Тимоха.
– Свой бизнес — это совсем другие горизонты. О финансовой стороне дела я даже не говорю.

– С чего ты взял, что меня интересуют большие грязные деньги?

– Вздор! Ты же ездишь каждый день на эту свою... Как её? «Спортивную». На дядю горбатишься. А тут своё, кровное. Сам себе хозяин.

– Уже не езжу.

– Чего?

– Уволился.

– Когда?

– Сегодня.

Тимофей переваривает полученную информацию. Его лицо озаряется внутренним светом.

– Да это же знак тебе! Ты что, не понял?

– Что знак, понял. Только я интерпретирую его по-другому.

– А!
– он машет на меня рукой, как на душу, окончательно пропащую.
– Ты опять об этих глупостях. Завязывай. В дурку они тебя приведут — помяни моё слово.

Тима — единственный, кому я однажды признался в появившихся у меня сомнениях насчёт мирового материального устройства и своих новых способностях. Уже тысячу раз пожалел. Для него не существует ничего, что нельзя конвертировать в монеты. Если б хотя бы карточные фокусы или предсказания судьбы — то другое дело. Вмиг бы озолотились. Но вместо этого — какой-то странный город, наводнённый психами. Я не борюсь с его жизненным кредо, следуя золотому правилу: заблуждаться следует тихо, чтобы не мешать остальным.

– Тёлку вчера снял — пальчики оближешь, - сменил неожиданно тему он.
– У тебя там, кстати, как? Даёт?

– Всё нормально, - вру, сотворив на лице гадкую ухмылку.

– Женись на ней. Она баба хорошая. Я тебе авторитетно заявляю. Давай за нас, а?

Судя по скачущей повестке дня, наша встреча приближается к развязке. Если у него, конечно, не возникнет идей. Так и есть.

– Я знаю тут один приличный бордель.

Но и на этом откровении наши посиделки не заканчиваются, как ни странно. После «про баб-с» мы неожиданно скатываемся в «глобальное». Возражаю ему вяло и больше для себя — он вряд ли вообще завтра вспомнит.