Элемента.L

— Вы не подержите? — словно зачарованная этим движением, она не сразу поняла вопрос. — Я стол отодвину, подержите, пожалуйста!

Парень протягивал ей поднос с грязной посудой.

— А, да, конечно! — до неё, наконец, дошло, о чём он говорит, и Ева вцепилась в пластмассовые ручки. И снова получилось не очень элегантно. Особенно если сравнить с тем, с какой лёгкостью парень отодвинул от кровати и переставил к окну огромный деревянный стол, да ещё с пакетом сверху.

— Спасибо! — он аккуратно принял на открытую ладонь поднос и с грацией жонглирующего акробата так и вынес его на одной руке за дверь. Не оглядываясь. Хотя, может, он и оглянулся, Ева не видела, потому что не в силах была посмотреть ему в след.

«Господи, да что это со мной?» Она встряхнула головой, словно просыпаясь, и посмотрела на часы. Почти два. До поезда ещё полно времени, но и разговаривать уже особо было не о чем, хотя… про этого парня она хоть что-то, но обязана узнать.

— Тёть Зин, а Елизавета Петровна — это случайно не бывшая буфетчица со школы? Как же её фамилия-то? — начала Ева сильно издалека.

— О, да то когда было! Вспомнила! Уже буфета в той школе не было, когда я на своих двоих бегала. А Лизка в то время в столовке нашей поселковой работала. Сметану воровала, да ей всё борова своего откармливала, Гришку.

Старушка говорила и время от времени словно разглаживала на одеяле несуществующие складки.

— Какого борова? — не поняла Ева.

— Какого-какого! Да мужа своего! Вот от той сметаны он раньше времени-то в ящик и сыграл.

— От сметаны? — с сомнением переспросила Ева.

— Ясно дело от сметаны! Сметану-то нам в столовку с совхоза привозили, настоящую, не с сухого молока, как сейчас лепят. Жирнющая была сметана-то! А Гришка её от сердечного приступа помер.

— А сметана-то причём?

— Нет, вот ты вроде грамотная, а простых вещей не знаешь, — возмутилась старая. — Сердечный приступ он не на пустом месте возникает, а от холестерину. А холестерин он в масле да в сметане весь и есть.

— А давно её муж умер?

— Да, лет пять уж как, — стала припоминать старушка, — только Антипова похоронили, деда, а следом и Гришка.

— Так, а столовой той уж лет десять как нет, а совхоза и того больше! — припомнила Ева.

— Правильно, совхоза нет, а холестерин остался! Я сразу так и сказала, что это та сметана ворованная его и убила!

— Что прямо Лизке так сказала?

— Ты что, Лизке! Мне с ней ещё здесь век доживать! А рассерди её, так подсыплет чего в еду со зла. Ладно бы с того помереть, и дело с концом, так нет, будешь животом мучиться, а оно мне с моей ногой хуже смерти. Не дойду до горшка вовремя, такой позор терпеть. Ладно, раньше Светка работала рыжая, Кривого дочка. Она хоть и заикалась, а добрая девка была, терпеливая. А теперь вот взяли этого.

Тётка махнула рукой в направлении двери.

— Медбрата? — подпрыгнула на стуле Ева.

— Серёжку-то, — подтвердила её надежды бабка.

— Он что, плохо работает? — удивилась девушка.

— Нет, работает он хорошо, — снова расправила морщинистой рукой невидимые складки старушка, — только в богадельне нашей одни бабки, а он вроде хоть и медик, но ведь мужик. Неловко как-то. Мы уж и Екатерине Петровне говорили, что стесняемся. Но она женщина суровая, сказала, что к нам парня не то, что в богадельню поселковую, в больницу-то работать не заманишь. А этот приехал сам вроде. И она скорее богадельню нашу прикроет, чем его попросит уйти. Говорю ж, сурьёзная она женщина!

Потом тётя Зина ненадолго задумалась о чём-то на пару секунд, которые Еве показались бесконечными, и продолжила:

— Может, парень-то к нам и ненадолго приехал, но девки местные как с ума посходили. У больницы дежурят, морды друг другу бьют за него и проходу ему не дают.

— А он? — выдавила Ева чужим голосом и застыла в ожидании ответа.

— А что он? — тянула с ответом коварная старуха.

— Ну, есть у него кто? — не выдержала Ева.

— Да мне-то почём знать! Я ж даже со второго этажа спуститься не могу! — заворчала было она. — Хотя, слушай!

Можно подумать, Еву надо было просить! А старуха продолжила, хитро улыбнувшись и слегка понизив голос:

— Мы его невестой Заячиху зовём! Он её летом на прогулку каждый день на руках выносил, хотя она и жирная, как корова.

Ева вспомнила, как он переставил стол, и эти накачанные мышцы на его руках и не удивилась.

— Он её снесёт — продолжала бабка, — посадит на лавочку аккуратненько и даже не запыхается, бывало!

— Так уж и не запыхается!? — спросила Ева скорее для поддержания беседы, чем от недоверия.

— Вот те крест! — подтвердила бабуся.

— Ты ж вроде спуститься не можешь на улицу, а как он Заячиху выносил, видела? — засомневалась посетительница.

— Да у нас все видели! Даже Липова лежачая, которая не вставала год, как услышала, что он Заякину понёс, сама к окну с кровати приползла! А окна у нас у всех на одну сторону! — убеждала её бабка. — А Екатерина Петровна сказала, что раз он Липову сумел на ноги поставить, то нам всем и подавно хватит лениться, надо вставать, пока он не сбежал.

— Так он здесь кто? Сиделка?

— Вот скажешь тоже, сиделка! Он вообще-то доктор! В больнице, — и она показала рукой вниз, имея в виду первый этаж, — он доктор, а здесь так, подрабатывает. Да оно и понятно, платят-то тут поди мало, вот они все и совмещают. Даже сама Екатерина Петровна, хоть вроде и главная в больнице, а здесь тоже должность имеет.

И дальше, возможно, тёте Зине хотелось бы поговорить и о Екатерине Петровне, но зов плоти после обеда оказался сильнее. А процесс перехода с кровати на костыли, до туалета и обратно, как бы ни старалась ей помочь девушка, отнял у неё слишком много и сил. Она кулём упала на подушку, и говорить больше не могла.

Чтобы скоротать с ней ещё какое-то время, Ева взяла с подоконника книжку, приоткрыла окно и начала читать вслух с заложенного конвертом места. Это был Марк Твен «Простаки за границей»:

«…Здесь, в Милане, в обветшалой церкви находятся жалкие остатки самой знаменитой в мире картины — «Тайной вечери» Леонардо да Винчи. Мы не считаем себя непререкаемыми знатоками живописи, но, разумеется, мы отправились туда, чтобы увидеть эту удивительную, некогда столь прекрасную картину, вызывавшую неизменное поклонение всех великих художников и навеки прославленную в стихах и прозе…»