Элемента.L

– А что за ожерелье?
– уточнил Семен.

– Сень, если бы я знал, то не тащился бы сейчас в такую даль. Хотя Волошинская сказала, что оно вроде как стеклянное, а не драгоценное вовсе.

– Любопытно, - почесал подбородок Семен.

– Вот и мне. Потому и идем. Не уверен, что получиться открыть такие старые двери, но бывает везет.

– Но они же стеклянные, - заметил Арсений, оглядываясь по сторонам, - Главное, найти нужные, а если заперто - разобьем. Где наша не пропадала.

– Будет потом бабка кошмарами мучиться, - предупредил его Дэн.

– Да эта пусть помучается, ей полезно, - усмехнулся Арсений.

Скованный запретами, втолкованными ему школьными учителями, Дэн всегда удивлялся насколько шире мыслит Арсений, не знакомый с правилами поведения во внутреннем пространстве памяти.

– Стой! Мы куда-то слишком далеко зашли. Это уже почти двадцать первый век, - сказал Арсений, показывая на дверь с цифрой 1999.

– Странно!
– удивился Дэн, заглядывая в мутное стекло, - Но это Дом Престарелых. Не могла бабка в этом году в доме престарелых быть. Она ж еще даже на пенсию не вышла.

Он дернул за ручку и дверь неожиданно легко поддалась.

– Класс!
– присвистнул Арсений и как обычно, пошел первым.

В маленьком кабинете чисто и уютно, но окрашенные почти до самого потолка мрачной синей краской стены неизменно выдают казенное больничное помещение. В белом халате за стандартными письменным столом с аккуратно разложенным на нем бумагами сидит Волошинская. Такая же как сейчас, только в строгих роговых очках. Дверь в кабинет открылась, и Арсений ткнул Дэна, показывая на табличку "Директор", что была прикреплена к двери снаружи. А Дэн показывал Арсению на человека, который только что вошел, потому что это был Шейн. Такой же как всегда подтянутый с идеально уложенными волосами, только лет на двадцать моложе, чем сейчас.

– Раис Михална, - обратился он к Волошинской, - на сегодня все готово. Ждем вас через час. Не передумали?

Она сняла очки, прикрыв на пару секунд глаза, и не глядя на Шейна, ответила, вздохнув:

– Не передумала, Аркадий Виленович, не передумала. Жаль, что не тридцать лет назад это произошло. В шестьдесят один уже многое поздно.

– У каждого возраста есть свои преимущества, но я бы ни за что не дал вам столько. Максимум 48, - улыбнулся ей Шейн.

– Все шутите?
– снова одевая очки и теперь поднимая на него глаза сказала женщина, тоже слегка улыбнувшись.

– Абсолютно серьезно, - ответил он и положил перед ней жестяную коробочку с крышкой, - Одну лучше принять сейчас. Еще одну перед самой процедурой. Не запивать, рассасывать до полного растворения.

Он сопроводил свою речь строгим помахиванием указательным пальцем.

– Хорошо. Все запомнила. Сделаю, - покачала она головой в ответ.

– Ну, до встречи через час, - сказал он и вышел.

Арсений разглядывал разложенные на столе документы. Дэн осматривал содержимое застекленных шкафов. Вера Павловна или Раиса Михайловна, как ее назвал Шейн, достала из коробочки завёрнутый в красную фольгу кубик, развернула. Для таблетки он был слишком большой и квадратный, для конфеты слишком маленький и белый. Задумавшись всего на секунду, она отправила его в рот и сморщилась. Смяла фантик и выбросила в ведро. Потом снова сняла очки, положила их в футляр, лежавший тут же на столе и, закрыв рукой глаза, заплакала. Вернее, Дэн думал, что она заплакала, когда увидел со спины ее содрогающиеся плечи и услышал характерные всхлипывающие звуки. Он смотрел в окно на двор, заканчивающийся неприметной кованой оградой, на укрытые еще зеленой, но уже уставшей листвой деревья. "Позднее лето, а может ранняя осень" - подумал он и только потом повернулся к Арсению, который, показывая на эту женщину в белом халате, крутил у виска пальцем. Нет, она не плакала, она смеялась! Подняв вверх голову и открыв рот, отчего ее выразительное "Ха! Ха! Ха!" звучало особенно четко. Конец этой истерики был предопределен. Нельзя смеяться с полным ртом! Она подавилась таблеткой, закашлялась и ей пришлось выпить целый стакан воды, чтобы успокоить мучительный кашель. Оказывать первую помощь не пришлось, хотя Дэн, повинуясь инстинктам, чуть было не бросился ей помогать. Его вовремя остановил Арсений, и не дожидаясь пока она откашляется, отчихается и вытрет невольно выступившие слезы, они ретировались в коридор.

– Ты что-нибудь понимаешь?
– спросил Дэн Арсения.

– Только то, что Шейн ее знал раньше, когда ее звали какой-то Раисой, а не Верой, - ответил он, - И ни слова про драгоценности!

Дэн еще раз посмотрел на только что закрытую дверь. Табличка по-прежнему гласила "1999 год. Дом престарелых".

– Возвращаемся, - сказал Дэн.

Найти среди тысяч воспоминаний нужное, к тому же доступное, задача практически не выполнимая. Поэтому Дэн ни на что не надеялся, проходя мимо многочисленных одинаковых дверей. Но Арсений не был таким пессимистом и упрямо заглядывал сквозь стекло в каждую дверь.

– Дэн!
– крикнул он стремительно удалявшемуся другу, - Дэн!

И отчаянно замахал рукой, чтобы тот вернулся.

– Смотри, это случайно не твоя бабка?
– показывал Семен в стекло.

– Купчиха?
– удивился Дэн, присматриваюсь, - Вроде она. И Волошинская с ней, - Черт! Заперто!

Дэн дергал изо всех сил, но дверь не поддавалась.

– А здесь открыто, - потянул его Арсений в соседнюю дверь, - Они же рядом. Вдруг связаны?

И исчез.

– О, папенька у меня был человеком продуманным, - сказала Евдокия Николаевна, сидящим за столом двум старушкам и деду, - Он всем своим дочкам имена так давал, чтобы они с одной буквы начинались. Вот и были мы у него Екатерина, Елизавета, да Евдокия.

– Это ж для чего так?
– спросил дед.

– Это для приданого. Он на всей посуде, мебели, даже постельном белье, что заказывали, велел одинаковые инициалы делать "Е" и "К". Чтобы, какая дочка в замуж не пошла, а всем бы все сгодилось.

– Так, а еж ли бы у жениха фамилия не на "К" была, а на другую букву начиналась? Приданое-то за невестой жениху дают, - осведомилась одна из старушек.

– Это папенька посчитал второстепенным. Пусть, говорит, нашу фамилию берет. А за таким приданым редкий жених откажется. Но самое интересное, что большая часть всего с инициалами "ЕК" ему как раз с матушкиного приданого и досталось. А матушка моя была Евлампией. Вот папенька и решил и дочерей так называть, чтобы и маменькино приданое не пропадало.

– Да, хитрый был мужик. Домовитый, - согласился дед.

– Далеко бы пошел, кабы не советская власть, - сказала Евдокия Николаевна, - А ты чего Вера стоишь? Иди присядь с нами.

Сказала она стоящей в дверях Волошинской.

– Скажи, Дуся, - сказала Вера Павловна, ставя стул на освобожденное подвинувшимися старухами место, - А ты не того ли Купцова дочка, что в Елабуге завод свой мукомольный держал?

– Что ты Вера, да отродясь в нашей Елабуге ни про какой завод не слыхали, - удивился дед.

– У нас и не с чего ту муку то было молоть. Разве что с кедрового ореха. Одна тайга вокруг, - подала голос одна из старух.

Но Вера Павловна не сводила глаз с Купчихи.

– Не наша то Елабуга, а западная. Вятского уезда.

– Что-то ты Вера путаешь все, - не моргнув глазом, сказала Купчиха, - Вятский уезд он при городе Вятка был, а при Елабуге свой Елабужский уезд. Только не было ни в Вятке, ни в Елабуге Купцовых, хотя заводов мукомольных было полно. В прочем, Вятская губерния обширной была, всех то и не упомнишь. А мы, Вера, Вологодские, - сказала она, намеренно четко произнеся каждую букву "О", изображая характерный для тех мест говор.

– Поди вот по карте то посмотри где Вологда, а где кто, - продолжая намеренно окать, сказала она Вере Павловне.

– Купцова, мы ж вас обыскались, - появившаяся в дверях женщина в белом халате, недовольно покачала головой, - Здесь она, Анатолий Платоныч!

Приятный молодой мужчина при галстуке и тоже в белом халате поверх строгого костюма появился в дверном проеме. Купцова помрачнела и его радушной улыбке не только не обрадовалась, а скривилась, словно блеск его белоснежных зубов вызвал у нее зубную боль.