Элемента.L
Шрифт:
Эмоциальная депривация - поставил диагноз Шейн. Гипертрофированный эгоизм, ставший принципом жизни - решил для себя Дэн. И ему страшно не хотелось снова ходить по ее чистым коридорам, хотя он понимал, что должен. Он вздохнул, и пошел по палатам.
Еще один дежурный обход. Сегодня позднее, чем обычно. К его удивлению в первых двух палатах оказалось пусто. Хотя, чему удивляться, это у доктора Майера свободное посещение, а у постоялиц весь день идет по жесткому графику, заданному, программой передач: завтрак, обход, потом сериал и/или телевизионный суд, потом обед, сон-час, и снова, то суд, то сериал, ужин, сериал и сон. И между всем этим неизменные выпуски новостей. Не все даже гулять ходят, чтобы что-нибудь не пропустить,
"Нет, стулья новые точно нужны! " - подумал Дэн, глядя на неудобно скорчившихся бабулек.
– Дамы, - обратился он к собравшимся в столовой пожилым женщинам, обратив внимание, что зашел он удачно, как раз во время показа рекламы, - Если есть у кого какие жалобы или вопросы, я готов выслушать, - он сделал паузу, давая возможность своим пациенткам высказаться, - Если нет, то не буду вас отвлекать. Не заметив ни единого движения в свою сторону, кроме отрицательного качания головой, и недовольного махания руками, так как сериал уже начался, он вышел. "Отлично! Значит, навещу только лежачих!" - решил он. Но лежачие тоже отказывались от осмотра одна за другой, пока он не дошел до Липовой. Липова никогда не только не отказывалась, но еще и как могла затягивала общение с доктором. А может Дэну так только казалось, но времени всё равно в ее палате он обычно проводил вдвое больше, чем в любой другой. Он зашел, но задав несколько дежурных вопросов и получив на все из них односложные отрицательные ответы, даже присаживаться не стал, понял, что и Липовой он сегодня не нужен. "Что ж это за день то сегодня такой?" - подумал он, выходя. Но еще больше он удивился, когда, закрывая за собой дверь, увидел спину Веры Павловны Волошинской, заходящей в комнату Евдокии Николаевны Купцовой. Инспирация в пустом коридоре заняла у него доли секунды, он вдохнул прямо на ходу, боясь пропустить хоть слово и успев протиснуться в закрывавшуюся дверь.
Вера Павловна закрыла дверь аккуратно и плотно и потом только поздоровалась.
– Здравствуй, Дуся!
– И тебе, Вера, не хворать, - ответила Евдокия Николаевна, сидящая за столом на своем любимом месте у окна.
– Присесть можно?
– спросила гостья.
Купчиха махнула жилистой рукой на стул с противоположной стороны стола.
- Давно, Дуся, мы с тобой не общались, - сказала Волошинская, долго и тщательно устраиваясь на стуле.
– Давно, Вера, давно, - согласилась хозяйка, и по хмурому выражению ее лица было понятно, что и ещё бы столько же она бы с ней не говорила, если бы она сейчас не пришла, - Чему обязана?
– Разговор есть, - ответила гостья, снова поерзав на стуле.
– Ну, говори, коли есть, - ответила Купцова, пристально посмотрев на гостью.
– Прощенья я, Дуся, хочу попросить, - сказала Вера Павловна словно съеживаясь под ее взглядом и не поднимая глаз, - Виновата я перед тобой.
– Ну, вина она ж не дым, глаза не ест, - сказала Евдокия Николаевна, брезгливо отворачиваясь к окну.
– Глаза не ест, а душу жжет. Прости меня, Дуся! Не со зла я! Попутал черт! Ввел во грех!
– с чувством сказала старушка, посмотрев наконец, на Купцову, прижимая руку с сжатым кулаком к груди, -
– Ага, для тебя такой нарядной, доктор меня с того света вытаскивал, - возразила хозяйка.
– Может и не для меня. Но я больше всех обрадовалась, когда ты говорить начала и в столовую приходить. Все момента ждала удобного зайти.
Купчиха только головой покачала.
– Не хотела я Дуся ничего брать. Вот те крест, не хотела!
– и в подтверждение своих слов старушка с чувством перекрестилась, - Я только посмотреть хотела. Только посмотреть! Ведь про вас, про Купцовых, каких только небылиц в Дубровке не рассказывали.
– А разве не ты ли те слухи по Дубровке разносила как сорока на хвосте?
– ухмыльнулась бабка.
– У меня фантазии такое придумать, что про вас говорили, не хватит, - отмахнулась гостья.
– Придумать ума не хватит, а вот трепаться на всех углах ума много не надо, - возразила Евдокия Николаевна.
– Трепалась я, Дуся, да, трепалась! Много ли у бабки в богадельне развлечений, вот только языком и молоть, - согласилась Вера Павловна.
– Ты и мела как помело. Язык то он что, без костей!
– Только сама я за свое любопытство и поплатилась!
– сказала гостья.
– Любопытство оно у кошки, а ты обворовать меня пыталась!
– зло прошипела бабка, наклонившись к гостье через стол.
– Господь с тобой, Дуся, говорю же тебе, не хотела я ничего брать, только посмотреть хотела. Убедиться, правду ли люди про то ожерелье говорят. Клянусь тебе, Дуся, только посмотреть! И бабка снова начала истово креститься.
– Ой, брось ты Вера, свои кресты накладывать. Давно ли ты в Бога то уверовала, коммунистка хренова? Люди. Правду. Не смешила бы уж!
– Но ты мне тогда скажи. Правда ли что есть у тебя ожерелье такое, что молодость дает?
– спросила Вера, ни разу не смутившись.
Купчиха откинулась на стуле и искренне разразилась глухим смехом.
– Шла бы ты, Вера, к себе, - отсмеявшись, сказала она зло, - а то сейчас доктор на обход придет, застанет тебя.
– Не застанет. Он к Липовой пошел, а это не меньше, чем на полчаса затянется, - невозмутимо возразила Вера Павловна, - Да хоть бы и застанет!
– А смелая ты!
– восхитилась она, - В глаза врать, да креститься при том. Очень смелая!
– Не врала я. Говорю тебе как есть. Воровать не хотела, только посмотреть. А что про ожерелье то спрашиваю, так ведь так и не видела я его. Скажи, Дуся, ведь есть оно у тебя? Не Господь тебя одарил, а ожерелье это, что от Лукавого, силу тебе дает вторую сотню лет жить?
И гостья, видимо, задав главный свой вопрос, замерла, боязливо глядя на хозяйку. Та раскрыла ворот халат, с любопытством разглядывая свою впалую грудь.
– Ты видишь на моей шее ожерелье?
– Не вижу, - искренне призналась Вера Павловна.
– Вот и я не вижу. А если и награждал меня кто чем, так разве что папенька богатырским здоровьем, да вшами нательными солдаты в госпитале, за которыми мне ухаживать довелось. А будь у меня ожерелье, то еще в голодовку после засухи в двадцать первом году я бы его проела, или во время коллективизации в тридцать втором его бы за любую еду сменяла, а не зубов своих лишилась подчистую. Если и это тебя, дуру, не убедило, то скажи, где бы я укрыла драгоценности, про которые все вокруг, даже ты, знают? А? Где?
– Так в комоде бы и укрыла!
– удивилась Вера Павловна очевидности объяснения, - Ты ж с этим комодом не расстаешься не зря.
– Не расстаюсь. Верно. Только уж больно приметный у меня комод, чтобы в нем драгоценности прятать. Да что я с тобой вообще-то толкую!
И она махнула на бабку рукой и полезла в карман за сигаретой.
– Складно Дуся ты говоришь, - заметила ехидно Вера Павловна, - Да только в том-то и фокус, что ожерелье то простое, а не драгоценность какая. Из простого стекла сделано.