Элемента.L

 Эмоциальная депривация - поставил диагноз Шейн. Гипертрофированный эгоизм, ставший принципом жизни - решил для себя Дэн. И ему страшно не хотелось снова ходить по ее чистым коридорам, хотя он понимал, что должен. Он вздохнул, и пошел по палатам.

Еще один дежурный обход. Сегодня позднее, чем обычно. К его удивлению в первых двух палатах оказалось пусто. Хотя, чему удивляться, это у доктора Майера свободное посещение, а у постоялиц весь день идет по жесткому графику, заданному, программой передач: завтрак, обход, потом сериал и/или телевизионный суд, потом обед, сон-час, и снова, то суд, то сериал, ужин, сериал и сон. И между всем этим неизменные выпуски новостей. Не все даже гулять ходят, чтобы что-нибудь не пропустить, хотя он их заставляет, прямо насильно иногда выпроваживает, помогая одеться и спуститься. Но не сегодня. Как он понял, большинство старушек после завтрака, который был поздним, так и остались сидеть в столовой, где на стене был закреплен довольно большой телевизор. Обычно они возвращались сюда после обхода. Даже ужасные табуретки их не пугали. Они составляли их к противоположной от телевизора стене, чтобы можно было опереться о стену. Некоторые для удобства приносили с собой небольшие подушки, а иногда и просто кофты и подкладывали их под спину. Так и сидели, задрав головы к экрану. У многих телевизоры были в комнатах, но вместе смотреть было веселее. Иногда после просмотра играли в домино или карты. Кто-то из посетителей даже принес Монополию, но она как-то не прижилась, так и лежала в новой коробке в шкафу.

"Нет, стулья новые точно нужны! " - подумал Дэн, глядя на неудобно скорчившихся бабулек.

– Дамы, - обратился он к собравшимся в столовой пожилым женщинам, обратив внимание, что зашел он удачно, как раз во время показа рекламы, - Если есть у кого какие жалобы или вопросы, я готов выслушать, - он сделал паузу, давая возможность своим пациенткам высказаться, - Если нет, то не буду вас отвлекать. Не заметив ни единого движения в свою сторону, кроме отрицательного качания головой, и недовольного махания руками, так как сериал уже начался, он вышел. "Отлично! Значит, навещу только лежачих!" - решил он. Но лежачие тоже отказывались от осмотра одна за другой, пока он не дошел до Липовой. Липова никогда не только не отказывалась, но еще и как могла затягивала общение с доктором. А может Дэну так только казалось, но времени всё равно в ее палате он обычно проводил вдвое больше, чем в любой другой. Он зашел, но задав несколько дежурных вопросов и получив на все из них односложные отрицательные ответы, даже присаживаться не стал, понял, что и Липовой он сегодня не нужен. "Что ж это за день то сегодня такой?" - подумал он, выходя. Но еще больше он удивился, когда, закрывая за собой дверь, увидел спину Веры Павловны Волошинской, заходящей в комнату Евдокии Николаевны Купцовой. Инспирация в пустом коридоре заняла у него доли секунды, он вдохнул прямо на ходу, боясь пропустить хоть слово и успев протиснуться в закрывавшуюся дверь.

Вера Павловна закрыла дверь аккуратно и плотно и потом только поздоровалась.

– Здравствуй, Дуся!

– И тебе, Вера, не хворать, - ответила Евдокия Николаевна, сидящая за столом на своем любимом месте у окна.

– Присесть можно?
– спросила гостья.

Купчиха махнула жилистой рукой на стул с противоположной стороны стола.

 - Давно, Дуся, мы с тобой не общались, - сказала Волошинская, долго и тщательно устраиваясь на стуле.

– Давно, Вера, давно, - согласилась хозяйка, и по хмурому выражению ее лица было понятно, что и ещё бы столько же она бы с ней не говорила, если бы она сейчас не пришла, - Чему обязана?

– Разговор есть, - ответила гостья, снова поерзав на стуле.

– Ну, говори, коли есть, - ответила Купцова, пристально посмотрев на гостью.

– Прощенья я, Дуся, хочу попросить, - сказала Вера Павловна словно съеживаясь под ее взглядом и не поднимая глаз, - Виновата я перед тобой.

– Ну, вина она ж не дым, глаза не ест, - сказала Евдокия Николаевна, брезгливо отворачиваясь к окну.

– Глаза не ест, а душу жжет. Прости меня, Дуся! Не со зла я! Попутал черт! Ввел во грех!
– с чувством сказала старушка, посмотрев наконец, на Купцову, прижимая руку с сжатым кулаком к груди, - Вся душа изболелася! Покою мне не дает. Я ж думала, не будет у меня возможности с тобой поговорить. Хотела уж так прийти повиниться. А тут ты в память пришла, вот и подумала я, что это мой шанс.

– Ага, для тебя такой нарядной, доктор меня с того света вытаскивал, - возразила хозяйка.

– Может и не для меня. Но я больше всех обрадовалась, когда ты говорить начала и в столовую приходить. Все момента ждала удобного зайти.

Купчиха только головой покачала.

– Не хотела я Дуся ничего брать. Вот те крест, не хотела!
– и в подтверждение своих слов старушка с чувством перекрестилась, - Я только посмотреть хотела. Только посмотреть! Ведь про вас, про Купцовых, каких только небылиц в Дубровке не рассказывали.

– А разве не ты ли те слухи по Дубровке разносила как сорока на хвосте?
– ухмыльнулась бабка.

– У меня фантазии такое придумать, что про вас говорили, не хватит, - отмахнулась гостья.

– Придумать ума не хватит, а вот трепаться на всех углах ума много не надо, - возразила Евдокия Николаевна.

– Трепалась я, Дуся, да, трепалась! Много ли у бабки в богадельне развлечений, вот только языком и молоть, - согласилась Вера Павловна.

– Ты и мела как помело. Язык то он что, без костей!

– Только сама я за свое любопытство и поплатилась!
– сказала гостья.

– Любопытство оно у кошки, а ты обворовать меня пыталась!
– зло прошипела бабка, наклонившись к гостье через стол.

– Господь с тобой, Дуся, говорю же тебе, не хотела я ничего брать, только посмотреть хотела. Убедиться, правду ли люди про то ожерелье говорят. Клянусь тебе, Дуся, только посмотреть! И бабка снова начала истово креститься.

– Ой, брось ты Вера, свои кресты накладывать. Давно ли ты в Бога то уверовала, коммунистка хренова? Люди. Правду. Не смешила бы уж!

– Но ты мне тогда скажи. Правда ли что есть у тебя ожерелье такое, что молодость дает?
– спросила Вера, ни разу не смутившись.

Купчиха откинулась на стуле и искренне разразилась глухим смехом.

– Шла бы ты, Вера, к себе, - отсмеявшись, сказала она зло, - а то сейчас доктор на обход придет, застанет тебя.

– Не застанет. Он к Липовой пошел, а это не меньше, чем на полчаса затянется, - невозмутимо возразила Вера Павловна, - Да хоть бы и застанет!

– А смелая ты!
– восхитилась она, - В глаза врать, да креститься при том. Очень смелая!

– Не врала я. Говорю тебе как есть. Воровать не хотела, только посмотреть. А что про ожерелье то спрашиваю, так ведь так и не видела я его. Скажи, Дуся, ведь есть оно у тебя? Не Господь тебя одарил, а ожерелье это, что от Лукавого, силу тебе дает вторую сотню лет жить?

И гостья, видимо, задав главный свой вопрос, замерла, боязливо глядя на хозяйку. Та раскрыла ворот халат, с любопытством разглядывая свою впалую грудь.

– Ты видишь на моей шее ожерелье?

– Не вижу, - искренне призналась Вера Павловна.

– Вот и я не вижу. А если и награждал меня кто чем, так разве что папенька богатырским здоровьем, да вшами нательными солдаты в госпитале, за которыми мне ухаживать довелось. А будь у меня ожерелье, то еще в голодовку после засухи в двадцать первом году я бы его проела, или во время коллективизации в тридцать втором его бы за любую еду сменяла, а не зубов своих лишилась подчистую. Если и это тебя, дуру, не убедило, то скажи, где бы я укрыла драгоценности, про которые все вокруг, даже ты, знают? А? Где?

– Так в комоде бы и укрыла!
– удивилась Вера Павловна очевидности объяснения, - Ты ж с этим комодом не расстаешься не зря.

– Не расстаюсь. Верно. Только уж больно приметный у меня комод, чтобы в нем драгоценности прятать. Да что я с тобой вообще-то толкую!

И она махнула на бабку рукой и полезла в карман за сигаретой.

– Складно Дуся ты говоришь, - заметила ехидно Вера Павловна, - Да только в том-то и фокус, что ожерелье то простое, а не драгоценность какая. Из простого стекла сделано.