Эльф из Преисподней. Том 2

Сестру моя находка обеспокоила. Она перечитала письмо несколько раз, убрала чёлку со лба и задумчиво протянула:

— Снова отец чудит.

— Звучит весело.

Она поглядела на меня как на придурка.

— Чем опаснее, тем лучше?

— Просто что-то новенькое, — честно признал я.

Как бы ни старался я разнообразить пребывание в материальном плане, всегда находилось что-то, чего я ещё не пробовал; по крайней мере, менялись декорации.

Не то чтобы я никогда не участвовал в подковёрных интригах, однако в последний раз это было так давно, что я почти позабыл их вкус. Помнил лишь, что дело было на юге Мундоса, среди песков и раскидистых пальм; что тогда на встречах предпочитали длинные задушевные разговоры за распитием чая; и что в чайниках нередко прятались секции, где ждал рокового часа быстрый яд, не оставлявший следов.

Или дело было восточнее? А впрочем, не всё ли равно…

— Поговорим об этом в Америке, — решила Лютиэна и поднялась. Бледность покинула её щёки, сменившись здоровым румянцем. Хорошо быть молодой!

Дженни вылезла из самодельного гамака и устроилась на плече эльфийки. Спросила:

— А когда ждать остальных?

— Каких ещё остальных? — озадачился я.

— Я пообещала Петру и Кане, что они отправятся с нами, — сказала Лютиэна, — У инквизиции возникли вопросы к ним. Виктория кое-как смогла отговориться, а вот брату её встречаться с церковниками совсем не с руки: вынюхают Эллеферию и прихлопнут. А Кану просто так прихлопнут, потому что она простолюдинка и её жизнь ничего не стоит. Люди же измеряют эффективность расследования в количестве казнённых по его итогам.

— Я, вообще-то, первая спросила! — возмутилась пикси и стукнула кулачком по уху эльфийки. Та из вежливости потёрла его, вряд ли ощутив удар, и сказала:

— Да должны бы уже объявиться…

Я задумался. С одной стороны, и Пётр, и Кана не показали большой пользы как инструменты. С другой — как ни крути, а Эллеферия однозначно пригодилась. К тому же, брось я их тут, роман с ней так и остался бы упущенной возможностью.

Пожалуй, в роли придатка к богине их присутствие допустимо.

На эти рассуждения светлый червь в боку пошевелился. Его покоробило моё пренебрежение, подумать только! Ну-ну, поучи меня сопереживанию, дрянь.

Отвлёкшись на паразита, я не сразу почувствовал появление эмоций в коридоре. А когда ощутил — стало поздно.

Со звучным грохотом двери, казавшиеся нерушимыми, выбили. Одна створка повисла на чудом уцелевшей петле. Другая улетела к кровати и обрушила столбики, на которых висел балдахин.

Поднялась пыль, и я, не сдержавшись, чихнул.

В комнату шагнула девушка, за которой следовали штук пять серьёзных, похожих до безобразия мужчин. В руках они держали посохи. За людьми волочились длинные тёмные плащи, расшитые белыми крестами. Плащ девушки скрепляла у горла брошка в виде циркуля и наугольника, чьи кончики соприкасались.

— Не ждали русской инквизиции? — спросила девушка, оглядывая покои, — Что ж, никто не ждёт.

Она подняла посох и ударила им по паркету, с видом торжественным и едва ли не церемониальным провозгласив:

— Богопротивные нелюди, во имя и славу Господа Непрощающего, вы заключаетесь под стражу Святейшей Инквизиции.

Глава 4

В предводительнице клириков меня привлекли две особенности.

Во-первых, внешне она воплощала опасность. Угловатые черты лица добавляли ей странной, хищной привлекательности, делая похожей на обнажённый клинок.

Каштановые волосы были обстрижены ещё короче, чем у меня. На левой щеке белёсым бугорком проступал шрам. Весь облик девушки свидетельствовал о несгибаемости характера, твёрдости помыслов — и ходящего с этими свойствами фанатичного косномыслия.

Во-вторых, несмотря на всячески демонстрируемый ею праведный гнев и готовность покарать врагов церкви, внутри она испытывала лишь… настороженность и странную в этих обстоятельствах лёгкую жалость.

Девушка не ненавидела эльфов — по крайней мере, лично к нам она не испытывала никаких сильных чувств. Я даже уловил краткую вспышку заинтересованности, мелькнувшую в ней, когда она пристальнее вгляделась в меня.

Приятно встретить в религиозной организации разумного, который не является её бездумным винтиком!

Хотя особых преимуществ нам это не давало. Ведь, в конце концов, мужчины испытывали как раз те эмоции, которые полагалось испытывать дуболомам на побегушках у бога. И как раз они и собираются брать нас под стражу.

Их священная ненависть пролилась бальзамом на мою измученную сущность. Натёртые до блеска медные кресты, свисавшие с их шей, напомнили рабские ошейники.

Я потянулся было к куклам Иешуа волей, предвкушая, сколько страха, боли и ярости инквизиторы подарят мне, перед тем как умереть… и шевеление паразита одёрнуло меня. Он не проявил избыточную настойчивость, которая бы указывала, что он против гибели этих конкретных смертных. Нет, мерзкая дрянь протестовала против любого использования воли.

Ты — раб и остаток раба, бестолковая дрянь, ведомая своим господином, мысленно обвинил я осколок. Потому-то тебе противно любое движение разумного, что не связан чужой моралью.

Осколок не отозвался.

Тем временем меня и Лютиэну взяли в клещи. Четыре инквизитора наступали, выставив перед собой посохи. Пятый свёл ладони, оставив меж пальцами крошечную щель. Он быстро шептал слова не то молитвы, не то заклинания. Над его руками вспухала, искрясь и наливаясь пронзительно-голубым, шаровая молния.

Вероятно, этого припасли в качестве решающего аргумента.

Предводительница церковников осталась на месте и, казалось, лишь наблюдала за действиями подчинённых. Ладонь её сжимала брошку.

Лютиэна вскинула руку, пробормотала заклятье. Ничего не произошло.

— Глушилка, — констатировала она, — до второго, а то и третьего ранга. Хорошо подготовились.

Ну, конечно, в такие моменты людская магия не могла нас выручить. Я и не сомневался. Апофеоз урезанности земного мышления, продукт слепоты поколений — вот что такое местная людская волшба. Навыдумывали детских приёмчиков, разработали не менее детские штуковины, чтобы эти приёмчики блокировать…

Но, вообще-то, становиться узником церкви я не хотел. Особенно после того, как уничтожил одну из главных реликвий этой самой церкви. Поступить так — всё равно что признать поражение, когда взял на абордаж купеческий корабль и почти закончил вырезать охрану…

…может быть, мой последний (нет, уже предпоследний) призыватель был не рыбаком, а пиратом. Я всегда путал эти занятия, настолько они были в своей сути похожи. И то, и другое основывалось на убийствах ради выгоды.

Тут мои размышления прервал набалдашник посоха, устремившийся к лицу. Я увернулся — и напрягся, ощутив, какого труда мне это стоило.