Эльф из Преисподней. Том 2

С каждым мгновением ощущение пота на лице становилось всё омерзительнее.

«Умыться, умыться, умыться!» — заколотилась требовательная мысль.

Пётр удивился, но не возразил, и мы двинулись в поисках ванной комнаты. Сквозь мусор и завалы — через тернии к звёздам.

Спустя пару минут бесплодных колебаний дворянин спросил:

— Вы действительно брат и сестра?

— Верно.

— А эльфы правда…

— Ага.

Гигант помотал головой, точно идея не укладывалась в его голове.

— Чудно это как-то.

Я небрежно взмахнул рукой.

— Не секрет, что у людей это весьма распространённый фетиш. И вас ещё сдерживает собственная биология, требуя оставаться в рамках фантазий! Нас же она подталкивает к этому. Мысли шире, парень, не позволяй антропоцентризму [1] взять верх.

Пётр споткнулся на ровном месте и едва не влетел лицом в стеклянный столик, заставленный безделушками.

— Ч-ч-что? Я не-не о том!.. Я про туалеты! Вам же не надо?..

1

Антропоцентризм (от др, — греч. — человек и лат. centrum — центр) — философское идеалистическое и мировоззренческое представление, согласно которому человек есть средоточие Вселенной и цель всех совершающихся в мире событий.

— Мы — высшая раса более чем в одном отношении.

— Смотрю, идеи Триумвирата успели тебя заразить, — нахмурился Пётр.

— Не надо обманываться. Триумвират лишь довёл до логического завершения идею, которая живёт в разуме каждого эльфа.

— Ты будто агитируешь возненавидеть вас.

— Будь реалистом, — воздел палец я, — ненавидь всех в равной мере. Мир этого заслуживает.

Фыркнув, Пётр расслабился. По какой-то причине, мне неведомой, разговор со мной его успокоил.

К счастью для людей, в апартаментах Фаниэль нашлось место для туалетной комнаты. Возможно, она досталась тётушке по наследству от прошлых хозяев — я подозревал, что она выкупила этаж целиком и провела перепланировку. А может, унитаз предназначался для гостей. В любом случае Петру и Кане сильно повезло. На их месте я не стал бы гулять по городу без документов, подтверждавших, что они действительно секты.

Я же занял ванную комнату, расположившуюся по соседству. Правда, комнатой помещение могло называться с натяжкой — скорее, оно походило на баню.

Как только я вошёл, бок царапнуло болью. Осколок ангела заворочался, и исходящие от него нити запульсировали, обжигая.

Игнорируя недовольство твари, я приблизился к умывальнику… и остановился. Что-то странное происходило со мной. С чего бы такая мелочь, как пот, взволновала меня так сильно, чтобы тотчас побежать искать воду?

Я тщательно проверил мироздание вокруг себя, исследуя связанные со мной нити, но следов манипуляции, как в случае с уроком истории и арками, не нашёл. Слабая вонь божественного влияния исходила лишь от ангельского червя, но она сопровождала меня с тех самых пор, как я получил рану.

И всё же меня не покидало чувство, что здесь что-то нечисто. На границе восприятия звенел тревожный колокол.

Прохладная вода принесла коже ощущение свежести. Я перевёл взгляд на огромное зеркало, висевшее над рукомойником. На меня уставился симпатичный эльф, в чьих глазах прятался призрак неуверенности.

Это мне не понравилось. Совсем не понравилось. Предположим, большую часть рискованных и откровенно недальновидных поступков я совершил, прекрасно осознавая дремлющей частью сознания, что поступаю так лишь оттого, что подход всезнания давным-давно потерял свою новизну.

Но сейчас что-то изменилось, и я впервые задумался над тем, что именно.

Впервые я оказался не на Мундосе, однако это было не так уж важно — смертные везде одинаковы. Ими всегда движет одно и то же, их мотивы неизменны — забраться повыше на социальной лестнице, чтобы оставить побольше власти потомкам или запечатлеть себя в истории.

Но почему я проглядел такую простую и такую опасную вещь? Я не мог выбраться из материального тела. Не мог сменить его, сменить перспективу.

Мы, демоны, суть переменчивость, и долгое пребывание в одном облике не может пройти для нас бесследно. Как мы влияем на бытие волей, внося коррективы в мироздание, так и бытие способно влиять на разум, запертый в ловушке. А это означало лишь одно: я не просто рисковал развоплотиться, если не вернусь в Эфирий в течение тысячи лет.

Эльфийская физиология, эльфийское мышление, сам эйдос эльфийскости будет влиять на меня, запирая в своих границах, хочу я этого или нет. И пусть пока прошло не так уж много времени, но важное обстоятельство — невозможность вырваться — ускорит процесс трансформации.

Переменчивость уступит постоянству.

Я не знал, к каким последствиям это приведёт. Ни один демон, насколько мне было известно, не утруждал себя исследованиями в этой области. Мысль о том, чтобы оставаться в одном теле и никогда его не покидать, показалась бы моим сородичам абсурдной.

Материя была игрушкой духа, и никак иначе. Никто бы не желал всерьёз стать игрушкой. Они служили развлечением, не предметом для подражания.

Почему я вообще задумался об этом только сейчас? Всё из-за осколка света, который проявлял себя всё активнее. Он ограничивал меня, иными словами, покушался на мою свободу. А это одно из величайших преступлений, которые можно совершить против демонов.

Но что, если влиял на меня не только осколок? Что, если смертная клетка воздействовала на меня, как, быть может, Хайман воздействовал на Сазевула?

Тварь в боку шевелилась всё активнее. Я скрипнул зубами, обрывая нити, ползущие вглубь моей сущности, поморщился от боли. Снова взглянул в зеркало.

Моего отражения в нём не было.

Вот оно что.

Вот в чём крылась ошибка. Я проверил лишь себя, убедился, что на меня ничто не влияло, и успокоился.

Но что, если реальность меняли для другого? Что, если ловушку бытия подготовили на червя, привели сюда его, а я лишь припёрся следом? Притом полагая, что раз верёвки нет на моей шее, значит, поводка не существует вовсе.

Из зеркала на меня пялилась жуткого вида тварь, словно вырвавшаяся из ночного кошмара смертного.

От привкуса божественности во рту стало кисло.

Глава 7

Из шеи существа вырастали четыре головы: человеческая, львиная, орлиная и бычья. Их внимательные и бесстрастные взгляды сходились на мне.

Мешанина голов переходила в тело, составленное из свитков. Их пятнали кляксы нечитаемых символов. Посреди условной груди ангела — а это был, вне всяких сомнений, ангел — мигал гигантский глаз, сразу напомнивший о многочисленных глазах, усеивавших кольца, из которых состоял ангел Ольги.

Одна пара крыльев обнимала странное тело, вторая была расправлена, вылезая за пределы зеркала, словно существо парило.

Несколько секунд мы рассматривали друг друга. Затем я поднял руку, приготовившись разбить зеркало. Человеческий лик разлепил губы.

— ПАДШИЙ ЗАБЫТ, — прогрохотало в черепе, и присутствие божественного усилилось. В глазах потемнело, так сильно эта скотина давила своим присутствием, — ЕРЕСЬ ИСКОРЕНА. ЕЁ ОСТАТОК В ТЕБЕ.

— Собираешься мстить? — оскалился я, прекрасно осознавая, что открытого противостояния сейчас не потяну. Но до чего эта подстилка Иешуа бесила!