Эльфийская ночь

Что-то было не так.

Он посмотрел на Кави. Эльф неприятно поджал уши, охватил ладонью рукоять меча и вернул совершенно понимающий взгляд.

– Что-то не так, - сказал капитан.

– Да, - согласился Кави.
– Это, несомненно, Дурта, но дело...

– Дело не в нём.

– Да, - сказал Кави.
– Что-то не так.

Пыхтение и сиплый кашель Дурты слышались уже совсем рядом. Через минуту кусты всколыхнулись, раздвинулись и достойный мудрец, обливаясь потом, вывалился на еле заметную лесную тропинку.

– Здорово, Дурта, - сказал капитан, заходя со спины и неназойливо отбирая действительно довольно увесистый, но уж всяко не убийственно тяжёлый мешок.

– Эээ... Думья, я настаиваю. А где?..

– Здравствуй, достойный Думья.

– Скажите на милость... ну что за депутация.

Заметно было, что мудрец польщён встречей.

– Как прошло?
– спросил Немец, выдвигаясь по тропинке.

– Купил всё - и шашаку, и наконечники для стрел. Десяток срезней всё-таки взял. Где юный дикарь?

– Кави-младший изволит почивать.

– Однако.

– Да ладно, пусть отоспится пацан.

– Эээ... в сущности, никакой спешки нет, я прав ли?

– Прав, Дурта, прав. А, кстати, ты что это красный такой? Мешок-то - не надорвёшься.

Достойный мудрец с силой потёр ладонями влажные раскрасневшиеся щёки.

– Эээ...

Он закашлялся, неловко переступил сандалиями и медленно, так медленно, что ни человек, ни эльф не успели ничего сообразить, завалился набок, подминая тощим телом куст каких-то диких колючек.

– Я-то не доктор, - хмуро сказал сударь капитан, - но по всему - похоже на пневмонию.

Расстроенность чувств Немца была весьма заметна. В иных обстоятельствах принц расценил бы подобные проявления как естественную человеческую заботу о единорасце, но нет, нет - капитан явно включил нового знакомца в группу лиц, которую полагал подлежащей своей ответственности. Сознавать это было нелегко - ибо принц привык считать Дурту вернейшим своим другом, а потому слегка даже и ревновал; но это и снимало с его плеч немалый груз - ибо ответственность есть тяжесть.

Сударь капитан же... казалось, тяжесть сия для него столь привычна, что сделалась и вовсе неотъемлемой частью натуры. Попробуй, пройдись по земле невесомым! немедля сдует тебя первым же беспечным ветерком; потому-то сей груз есть великое счастье - для того, кто умеет распорядиться собственной весомостью. Ибо ежели нет у тебя ответственности - то и тебя самого словно бы нет; и, напротив, чем серьёзнее твои тяготы, заботы и решения - тем больше тебя самого, тем реальнее твои плоть и дух.

Кави почувствовал, что впадает в неуместную сейчас умственную экзальтацию, и принудил себя вернуться к более насущным вопросам.

– Пневмо...
– задумчиво протянул принц, - не думаю, чтобы Дурта страдал расстройством душевного рода. Безусловно, сей достойный мудрец всегда был склонен к некоторой горячности мышления, более того...

– Воспаление лёгких, - коротко сказал капитан, - не души.

– Лихорадка?
– догадался Кави.
– Но ведь ещё сегодняшним утром он производил впечатление человека вполне здорового, если, разумеется, не считать лёгкого кашля.

– И.

– "И"?..

– И лёгкого чиха. И лёгкого пота. Лёгонького.

– Пожалуй, - признал Кави.
– Но вполне очевидно, что сии признаки лёгкого нездоровья не могли столь быстро переродиться в жар и глубокую обморочность, кои мы имеем несчастье наблюдать теперь.

– Нервный, - задумчиво проговорил Немец, - думает много, питается паршиво, телосложение астени... короче - дрищ.

Очередное незнакомое слово прозвучало мрачно, как если бы сама судьба устами капитана выносила Дурте смертный приговор. Принц, разумеется, и не подумал испытать какой-либо из оттенков отчаяния - ибо искренно полагал отчаяние эмоцией постыдной и недопустимой. Но сударь капитан на этом не остановился.

– Иммунитета никакого, - мрачно промолвил он, протирая ладони влажной тряпицею, - а чёрт его знает, что я там с собою приволок...

– Оружие, одежду...
– добросовестно принялся вспоминать Кави.

– Помнишь тот холм, где мы после взрыва-то очутились?
– не слушая, спросил Немец, - ну, с нефтью, помнишь?

– Суров Холм, сударь капитан, разумеется.