Эльфийский подарок

Чтобы спящая Кариэль не свалилась, Тан придерживал её за плечи, и старательно гнал от себя чувство вины. Он видел, что девочка льнёт к нему, изголодавшись по вниманию близких. В сердцах он помянул отца недобрым словом, который под угрозой самых суровых кар запретил ему видеться с сестрой. И всё же, несмотря на решимость поддерживать с ней родственные отношения, его кольнуло беспокойство. Муар ос-Ватто не терпел, когда нарушали его волю, и для юноши такое непослушание вполне могло закончиться отлучением от дома.

КРУГ ТРИНАДЦАТЫЙ

С той поры, когда Аталиса очнулась в теле невесты эльфийского принца, пролетело четыре месяца; причём, совершенно незаметно, невзирая на все её треволнения.

Прецедент с необычным переселением души смертной вызвал волнение в научном мире фейри, а саму Аталису поставил в более чем странное положение. И быть бы ей парией при королевском дворе, но Оберон сразу же дал понять, что по-прежнему считает её невестой сына.

Тем не менее, знать Этернолиллорна не спешила с признанием новоявленной девицы эн-Огран, – ведь королева, в отличие от своего венценосного супруга, предпочитала отмалчиваться на эту тему. Да и Лесной король не убрал привязку её души к себе, а это означало, что она по-прежнему его рабыня, и ни о какой свадьбе между ними не может быть и речи.

На все просьбы эн-Ограна об освобождении девушки эльфийский принц вежливо улыбался и обещал подумать, но не спешил отпускать её на волю.

Во-первых, Раэтиэль опасался, что эн-Огран передумает и, отказав ему, выдаст её замуж за кого-нибудь другого. Он знал, что дед Атуэль колеблется и не слишком горит желанием видеть его в роли жениха своей драгоценной внучки. Отец так и не сказал ему, что было написано в свитке, который он предоставил ему в качестве неоспоримого права на девушку. С другой стороны признание эн-Ограна давало ей право называться высокородной леди, и при желании он мог жениться на ней без потерь для своего положения Лесного короля.

Ну а во-вторых, он вдруг обнаружил, что с Аталисой нужно держать ухо востро. В эльфийском облике она не очень походила на ту простодушную ведьмочку, чьи чувства он читал как открытую книгу. Не зная, чего от неё ожидать, он решил не спешить и выяснить, действительно ли она настолько изменилась или это всего лишь маска. К тому же его устраивало, что положение невольницы отпугивает от девушки её многочисленных воздыхателей.

В общем-то, эн-Огран ничего особо дурного в действиях принца не усматривал, прекрасно понимая, почему он осторожничает и не хочет выпускать девушку из-под своей власти. К тому же он видел, что с ней обращаются как с принцессой, несмотря на рабское положение, и был благодарен Оберону за то, что тот пресекает слухи, что она не настоящая эльфийка. Тем не менее, ему не нравилось, что высокородная эн-Огран находится в рабстве, но ничего не мог с этим поделать, пока эльфийский владыка был на стороне сына.

Аталиса тоже тяготилась своим двусмысленным положением, но ради спокойствия Ваэля держалась так, будто всем довольна, хотя это было далеко не так. Она по-прежнему любила Лесного короля, но была уверена, что он спит и видит, как бы сделать из неё вторую Атуэль. Это занозой сидело в её мыслях и она, не желая его обманывать, тщательно прятала свои чувства.

И в самом деле, если она, Аталиса, ему не безразлична, тогда зачем заставлять её носить те же платья, что надевала его бывшая невеста? Зачем требовать, чтобы за столом подавали именно те блюда и напитки, что нравились ей? Зачем водить её по любимым местам Атуэль и учить тем же играм, которые предпочитала она? Зачем вспоминать события, которые они пережили вместе и которые к ней, Аталисе, не имеют никакого отношения?

Выведенная из себя присутствием незримой соперницы девушка не замечала, что Лесной король скрытно наблюдает за ней. Откуда ей было знать, что все эти манипуляции преследуют определённую цель – вытащить на свет настоящую Аталису. Не признаваясь в этом самому себе, он скучал по той весёлой безалаберной девчонке, какой она была раньше. Но, к его великому огорчению, она стоически сносила удары по самолюбию, и с умением истинной эльфийки пряталась за непробиваемым щитом притворства.

С любезной миной на лице девушка благодарила его за преподнесённый наряд, хотя по доброй воле никогда бы не надела то, что носила Атуэль. За совместным обедом хвалила её любимые блюда, которые терпеть не могла. Терпеливо учила игры, в которые играла она, хотя считала это дурацким времяпрепровождением. Во время прогулки со снисходительной улыбкой поглядывала на их общие с Атуэль памятные места, в душе жалея, что её уже нельзя придушить.

 Вроде бы её спутник должен был радоваться, – ведь она прикладывала столько усилий, чтобы ему было легче примириться с потерей. Но нет, отчего-то он всё больше мрачнел и бросал на неё косые взгляды.

Лесной король действительно злился, подозревая, что притворщица надсмехается над ним. Но когда его одолевало нестерпимое желание дать пощёчину этой манерной кукле, в которой он больше не видел ни Атуэль, ни Аталису, девушка поворачивала к нему изящную головку и удивлённо распахивала глаза. «Раэтиэль! Скажи, наконец, что тебя беспокоит!» – восклицала она и, оставив притворство, с искренней тревогой вглядывалась в его лицо. В этот момент она так походила на его прежнюю Атуэль, что гнев Лесного короля сразу же иссякал.

«Прости, моя хорошая! Кажется, я задумался и упустил нить разговора», – отвечал он и с покаянной улыбкой вглядывался в любимое лицо. Занятый своими переживаниями, теперь уже он не замечал, что девушка с трудом удерживается от желания закричать, что она Аталиса и в ней бесполезно искать Атуэль.

Эн-Огран, присматривающий за парочкой через магическое око, хмурился и ругал Лесного короля за слепоту. Обеспокоенный судьбой девушки, он всё чаще задумывался, как ему надавить на эльфийского владыку, чтобы он заставил сына освободить его внучку. Ваэль не собирался принуждать её выходить замуж за кого-то другого, для этого она была ему слишком дорога. Просто он хотел, чтобы у неё тоже была свобода выбора. Если она действительно любит Лесного короля, значит, так тому и быть; тогда он не будет вмешиваться в их отношения.

Аталиса, которой от собственной фальши уже сводило скулы, тоже мечтала о свободе. Скованная чуждыми ей традициями, она чувствовала себя, как вольная птица в клетке. Единственно чего она хотела это вернуться в реальный мир – к своей прежней жизни, которая на фоне эльфийских сложностей уже казалась ей спокойной и беззаботной. Если бы не эн-Огран, к которому девушка привязалась всей душой, она попыталась бы бежать, хотя знала, что это бесполезное занятие и кроме неприятностей, ничего ей не принесёт. Если бы каким-то чудом она ускользнула от охраны, которая стерегла её днём и ночью, Лесной король всё равно заставил бы её вернуться. От эльфийского рабства было невозможно избавиться против воли хозяина. Пожелай он, и беглянка, как провинившаяся собачонка, приползёт к нему на брюхе и для полноты картины оближет ему руку, когда он от души надаёт ей тумаков.

И всё же Аталиса понемногу осваивалась в чуждом ей мире, чему немало способствовали эн-Огран, Лесной король и Селина. Однажды проникнувшись сочувствием к смертной девчонке, угодившей в сложный переплёт, маленькая фея и дальше, как могла, заботилась о ней.

С эльфийским владыкой Аталиса встречалась редко, как правило, в гостях у эн-Ограна, но уже успела попасть под его обаяние. Оберон был неотразим, когда брал на себя труд кого-нибудь очаровать, и она поняла, что Раэтиэлю в этом плане ещё далеко до отца.

Дворцовые слуги тоже очень хорошо относились к девушке, хотя она не делала попыток завоевать их сердца. С ними она была сама собой, не видя в этом ничего особенного, и они платили ей той же монетой, то есть душевным теплом и отзывчивостью.

Единственно, с кем не удавалось поладить Аталисе это со знатью (даже с теми, кто принадлежал к семейству Огранов) и с королевой. При случайных встречах Титания окидывала её долгим взглядом и недовольно поджимала губы. Как водится, свита зеркально отражала настроение своей повелительницы и девушка в ответ на многочисленные осуждающие взгляды надменно вздёргивала подбородок, а затем спохватывалась и склонялась в поклоне, – правда, недостаточно низком, что воспринималось как ещё одна дерзость с её стороны.