Эликсир жизни

Мы пришли в парк и сели за столик около торговой палатки. «Что будем пить?», – спросил я. «Оранж с водкой», – заказала Наталия. Я взял пару жестяных банок этого апельсиново-спиртового напитка, пахнущего пьяным парикмахером, а для себя бутылку крепкого пива. Был прозрачный солнечный день. Кругом гуляли отдыхающие. Играла шумная бравурная музыка. Наталия одним махом выпила первую банку и возмущенно сказала: «Как люди могут слушать такую оглушительную какафонию?!». «Да, много барабанов это еще не оркестр», – философски согласился я. «Эти резкие звуки ужасны как вой пилорамы», – посетовала Наталия. «Дисгармония – высший пилотаж гармонии», – пошутил я. «У большинства людей не развит музыкальный слух. Глухой под любую музыку пляшет», – усмехнулась она и лихо опорожнила вторую жестянку. Посасывая холодное пиво из горлышка, я кивнул: «Музыка это не более чем ритмическое сотрясение воздуха, вызывающее синхронное содрогание души и тела». «А тебе, Викентий, какая музыка больше всего не нравится?», – спросила она ожидающе. «Траурный марш Мендельсона», – мрачновато выдал я. «Ха-ха-ха!», – брызнула она во все стороны смехом и напитком.

«Возьми мне еще пару банок», – попросила Наталия. Мы повторили: она – еще две жестянки, я – еще бутылку. «У меня скоро концерт. Могу пригласить», – сказала она. «Спасибо, – поблагодарил я, – Сяду в первый ряд». Она улыбнулась: «В первые ряды садятся те, которые хотят аплодировать». – «А в последние – которые собираются свистеть?», – спросил я и добавил: «Посадите поклонника в первый ряд, и он перелезет на сцену». «Да уж, от поклонников отбоя нет, только и толку от большинства тоже нет», – посетовала она. «А тебя популярность радует или угнетает?», – спросил я. «Меня радует не популярность, а зависящий от нее гонорар», – усмехнулась Наталия. «Популярность – блестящий плащ яркой посредственности. О, великая чаша популярности! Многие захлебнулись тобой», – выдал я ехидный парафраз. Моя собеседница ничуть не обиделась: «Популярность бывает разная. Не похвалы надо жаждать, а успехов, достойных похвалы. В наши дни все посходили с ума и ринулись за славой, забывая, что проходят дни и уходит слава. Истинная же слава приходит к тому, кто не ждет аплодисментов. Всякий ждет похвалу, хотя достоин лишь снисхождения». «Я тебе сейчас мысленно аплодирую», – искренне признался я. «Жду оваций!», – засмеялась Наталия.

Я спросил: «А правда, что у звезд сумасшедшие гонорары?». «Звезда звезде рознь. Если продюсеры умеют хорошенько раскрутить, то даже безголосые пищалки собирают полные стадионы и зашибают миллионы», – со вздохом пояснила Наталия, выступавшая обычно в небольших залах. «Большие деньги это всегда жульничество», – глубокомысленно изрек я. Наталия удивилась: «Какое же это жульничество? Публика сама несет деньги. Это честный заработок». – «Да, эстрадники зарабатывают честно в том смысле, что сами не воруют. Но ведь билеты на престижные концерты стоят дорого, их могут оплатить только состоятельные люди. А откуда деньги у состоятельных? От присвоения результатов чужого труда», – пояснил я. «Ну почему обязательно от присвоения? Вот, например, бизнесмен: совершил честную сделку, которая оказалась выгодной, заработал кучу денег», – возразила Наталия. Я ухмыльнулся: «Знакомая песня. Честно нажитое богатство – слова из той же песенки, что и „верно любившая шлюха“». «Что ты этим хочешь сказать?», – переспросила собеседница. «Это сказано еще Марксом, что излишек денег не возникает из ничего, а является результатом присвоения чужого труда. Хорошо зарабатывает не тот, кто хорошо работает, а кто ловко распределяет. Это аксиома: если у одного много, значит у многих мало».

Вот сейчас кто-нибудь из сытеньких читателей поморщится: марксизм, агитация. Так ведь учение Маркса о прибавочной стоимости и эксплуатации пока еще вроде никто не отменял. Можно поддерживать или не поддерживать марксизм, это право каждого. Но отрицать его – значит быть или слепцом, или лжецом.

Ученье Маркса можешь ты Не принимать, не понимая, Но отрицать его, увы, Затея глупая, пустая.

Наталия не согласилась: «Каждый должен получать столько, сколько может заработать. В рамках закона. Никто ведь не мешает людям становиться бизнесменами, продюсерами или артистами и зарабатывать солидные капиталы, но большинство на это не способны, талантов нету. Нищета – заразная болезнь, передающаяся от одного лодыря к другому». Я усмехнулся: «Лодырями мы называем тех, кто не хочет делать за нас нашу работу. Закон и справедливость на одну скамейку не садятся. Законов много, совесть одна. И вот ты представь, что все рабочие, инженеры, крестьяне, ученые, учителя, врачи, военные – все почувствуют в себе скрытые таланты и рванут в бизнес или шоу-бизнес. Россия превратится в балаган идиотов; промышленность встанет; жрать будем исключительно сникерсы; науку переманят на Запад; население начнет вымирать; возникнут военные конфликты. Впрочем, в значительной степени всё это уже произошло. Разве ты не видишь? А что касается законов, то у нас в стране законы пишут те, кому закон не писан». Наталия терпеливо объяснила: «Закон это компромисс параграфа с совестью. Имея хорошие законы, можно обойтись без богов. Законы жестокими не бывают; жестокими бывают только люди, которые их не исполняют или, наоборот, слишком ревностно исполняют. Не зря говорят, что нет ничего справедливее закона, но нет никого несправедливее законников. И последнее. Деньги разделяют людей не на богатых и бедных, а на жадных и нежадных. Бедняк – раб грошей, богач – раб миллионов грошей; вот и вся разница. Если бы тысяча богатых раздала свое имущество миллиону бедных, то число бедных не уменьшилось бы, а наоборот увеличилось, ровно на одну тысячу». Я принялся закручивать гайки: «Софизмы! Звучат красиво и правдоподобно, а по сути – вранье. Ты повторяешь ту хитроумно сплетенную ложь, которой наши лже-демократы и некоторые продажные журналисты компостируют людям мозги по телеку и в газетах. Дескать, у бедняка перед богачом есть преимущество: ему не грозит разорение. А я уверен, что все люди заживут богато только тогда, когда каждый перестанет стремиться богато жить. Собственность это цепи, приковывающие жадных. Богатство не бывает без жадности (хотя жадность может быть и без богатства). Тебя не смущает такой фактик: свыше 4000 долларов в день тратит каждый из 20 тысяч богатеньких российских туристов во французском горнолыжном курорте, в то время как средняя зарплата у людей в нашей стране – 200 долларов в месяц?».

Наталия сердито пошла в атаку: «А ты защищаешь всяких придурков и убогих. Есть умные, талантливые, инициативные люди, умеющие делать дело и зарабатывать; их меньшинство. И есть масса примитивных созданий, ничего не умеющих и мечтающих об уравниловке, и при этом еще желающих прикарманить чужое. Помнишь Шарикова из „Собачьего сердца“?». Я перешел в контратаку: «Профессор Преображенский заслуженно не любил Шарикова. Но нельзя забывать, что Шариков – творение самого профессора. Творческая элита имеет все основания презирать примитивных, грубых, тупых шариковых. Но нужно понимать, что шариковы это наш народ. И что то ужасное положение, в котором народ прозябает, есть беда народа и вина власти и интеллигенции. Нужно не пытаться загнать народ обратно в животное состояние, как это сделал с Шариковым ассистент профессора, потеряв терпение, а терпеливо делать всё возможное, чтобы шариковы становились людьми. Для этого есть просвещение, литература, музыка, театр, искусство и наука». Наталия фыркнула: «Каждый холоп хотел бы стать господином, но не знает, в чем же различие между холопом и господином. У всех животных, в принципе, равные права, но все-таки, при прочих равных, волк съедает зайца, а не наоборот». «Это волчья философия. Среди людей не должно быть ни волков, ни зайцев. И никакие словесные силлогизмы не могут оправдать Преображенского, единолично проживавшего в семи комнатах и жрущего деликатесы, в то время как рабочий народ ютился в подвалах и подыхал с голода. Булгаков умница, талант, но объективно, в социальном плане – контра, защитник буржуазии и ее привилегий», – уперся я. На этом спор закончился. На том мы и разошлись.

Итальянцы и англичане. Нихт-ферштейн

Двое итальяшек обратились ко мне с просьбой о визите. Я дал согласие, поскольку профессор Франко и его помощница теоретик Агата занимались близкими мне проблемами. Они наблюдали необычную замедленную люминесценцию от разных упорядоченных объектов, начиная с живых клеток и кончая кристаллами. Потеря упорядоченности приводила к исчезновению сигнала. К примеру, мертвая клетка не имела замедленной люминесценции. Франко и Агата объясняли это тем, что в упорядоченных структурах энергия поглощенного фотона сильно делокализуется, вследствие чего время жизни ЭВС возрастает в миллион раз и кинетика свечения из наносекундной становится секундной. Не смотря на всю логичность такого объяснения, оно представлялось мне сомнительным; но тем интересней было обсудить его с итальянскими коллегами.

Они приехали. Франко был веселый, Агата сдержанная. Сначала я устроил им экскурсию по Москве, включая Кремль, затем по Биогавани, а потом по Институту. Они восторгались всем увиденным. Активно расспрашивали меня и сотрудников о проводимых исследованиях. Через неделю уехали. На прощание я подарил им две свои книжки на английском, а они мне оттиски своих последних статей.

Прочитав их статьи, я уверился в мысли, что что-то не так. Начал подозревать, что итальянцы имеют дело не с замедленной люминесценцией, а с фосфоресценцией – слабым свечением, которое может возникать после изменения так называемого «спина» – направления вращения электрона. Меня смутило отсутствие в статьях итальянцев некоторых контрольных опытов. Например, не было опыта с магнитным полем, к которому чувствительна фосфоресценция. Чтобы проверить, какова природа той разновидности замедленного свечения, которую обнаружили итальянцы, я послал к ним аспиранта Ивана Саманцева, высокого парня со строгим лицом мраморного херувима и крупным телом голливудского супермена. Наказал ему первым делом проверить: не фосфоресценцию ли там детектируют? Для поездки Вани мы получили от FEBS небольшой грант на 3 месяца.

Ваня вернулся через 3 недели. Оказалось, что Франко и Агата напортачили, причем, всё было гораздо хуже, чем я предполагал: они имели дело даже не с фосфоресценцией, а с тривиальным попаданием части света от мощной лампы на детектор из-за сильного отражения на поверхности объекта. Более того, когда Ваня убедился, что опасения сбываются в самом плохом варианте, он столкнулся с тем, что итальяшки под каким-то смешным предлогом запретили работать дальше и стали усиленно спроваживать его на пляж и экскурсии, обещая продолжить работу как-нибудь потом. При этом Франко и Агата избегали обсуждения результатов. Поэтому Ваня вернулся раньше времени. Я хлопнул Ваню по плечу: «Молодец!». А потом собрал оттиски статей итальяшек, порвал их и выбросил в мусорную корзину. Как говорится, чем дальше эксперимент от разумной теории, тем ближе к мусорной корзине.

Когда с непознанным встречается мистик, он говорит о Боге; когда с непознанным встречается ученый, он говорит о финансировании. Эксперимент совпадает с теорией во всех финансируемых случаях. Бытует мнение, что вот-де на Западе наука это наука, а у нас – так, научные задворки. На самом-то деле задворки есть и у нас, и у них, причем, там их не меньше, только они лучше финансируются. Вдумчивые читатели, конечно, уже поняли это из некоторых предшествующих событий. Приведу еще пример.

На конференции в Констанце в Германии я познакомился с одним биохимиком. Его звали Найджел. Это был моложавый, спортивного вида, англичанин, успешный во всех отношениях. У него была огромная прекрасно финансируемая лаборатория, занимающаяся переносом электронов в белковых комплексах. Найджел ознакомился с моей книжкой «Photonics» и предложил сотрудничество. Получив поддержку FEBS, я отправил к Найджелу двух своих магистрантов. По возвращении назад они продолжили изыскания. Выяснилось, что возрастание флавиновой люминесценции, наблюдаемое английскими коллегами при смешивании двух белков, вызвано тривиальной причиной: вываливанием флавиновой молекулы из белка. Кроме того, мы обнаружили ряд других явлений, которые англичане упустили. Полученные данные отправили Найджелу. Он долго молчал, а потом написал, что сомневается в наших результатах и что их пока не стоит публиковать. Он старался сберечь честь мундира. Мы еще раз проверили данные, после чего написали собственную статью и опубликовали. Найджел был шокирован. Но как разумный человек понял, что против правды не попрешь, и внес коррективы в свою работу.

Кстати, когда я ехал в Германию на конференцию, то незадолго до Констанца в электричку вошла женщина. Меня как током ударило. То ли она заметила мой взгляд, то ли случайно так вышло, но села она прямо напротив, хотя вагон был полупустой. Она была… Не нахожу слов, какая она была. Если напишу, что красивая, это будет неправда. И слово «симпатичная» тут тоже не подходит. Она была такая, словно я знал ее всю жизнь. Вот она какая была. Я влюбился и растерялся. В волнении пялился в окно и изредка бросал на нее быстрый взгляд. Она смотрела куда-то вниз, возможно, на мои потрепанные ботинки. Когда наши глаза мельком встретились, она едва заметно улыбнулась и что-то произнесла по-немецки, кивнув в сторону окна. Я понял, что она хочет обратить внимание на роскошный альпийский луг, уплывающий назад между гор. По-немецки я знал только несколько слов из военных фильмов: «хенде-хох», «ахтунг», «шнель» и «швайн». Ни одно из них для ответа вроде не подходило. Поднатужился и вспомнил одну фразу, которую и озвучил: «нихт ферштейн». Она поняла, что перед ней иностранец-дебил. Она вздохнула, вытащила из сумки бумаги с графиками и начала просматривать. Краем глаза я увидел, что это распечатка научной статьи. «А вдруг она тоже едет в Констанц!?», – обрадовано подумал я. «Ну, конечно, тоже на конференцию!», – скоропалительно сделал я заключение из предположения. И решил познакомиться с ней на первом же заседании. Но на остановке в Констанце она не вышла. А я поспешно вышел, попросив ее пропустить меня, убрав ноги. Попросил я так: «I have to exit». Небось, она подумала: «Он не слишком-то вежлив». Не будь я нерешительным тугодумом, жизнь могла бы сложиться иначе.

Алёна. Мы не рабы

Однажды на каком-то из сайтов я увидел фото женщины, лицо которой меня поразило. И дело тут было не только в природной красоте: филигранный овал лица, умные светло-карие глаза, безупречный нос, маленькие пухлые губы, русые волосы, на висках слегка тронутые проседью; никакой краски или макияжа. Красота прекрасна отсутствием прикрас. Меня взволновало выражение лица: спокойное благородство высокого интеллекта. Я всматривался в удивительно гармоничные черты и думал: «Бывают же на свете такие женщины, как произведение искусства, как гимн природы! И что же это в нашей стране с мужиками произошло, если такая женщина вынуждена прибегать к сайту знакомств?». Я не стал писать Алене, ибо здравый смысл подсказывал: «Кеша, надорвешься». Есть ли смысл в здравом смысле, если он не спасает от огорчений?