Эликсир жизни

На душе было так, как будто ее посадили на кол. Сон не шел. Какой тут сон! Я смотрел на равнодушные звезды в бездонном небе и мысленно обращался к самому себе: «Никто не в силах обмануть тебя, пока сам не захочешь быть обманутым. Ты слепо ищешь в женщине правдивость – то, чего в ней нет от природы. Какой же ты глупец! Одни ищут в женщине страсть, другие дружбу, третьи самоутверждение, но все в конце-концов находят одно и то же».

Эти невеселые размышления были прерваны приходом Поли. Легла рядом. Долго молчали. Потом она примирительно прошептала: «Кешенька, это было просто недоразумение». – «Сама ты недоразумение». – «Я нарисую много хороших картин, ты увидишь». – «Пока я вижу только разговоры». – «Пожалуйста, не будь каменным!». – «Пожалуйста: могу быть как деревянный». – «Как бревно?». – «Да, мы лежим как два бревна». – «Только у одного бревна сучок торчит». И мы грохнули от смеха.

Поля стала много рисовать. С каждым днем – всё лучше и лучше. Через год у нее набралось полсотни недурственных картин. Я охотно финансировал ей холсты и краски. Трудно передать словами, каковы были картины. Они были в большинстве своем прекрасны: деревья, луга, цветы… «Не нарисуешь чудесный цветок, пока не ощутишь себя порхающей бабочкой», – говорила Полина. «Ну, такая бабочка, как ты, если чудом взлетит, тут же под действием гравитации упадет и раздавит весь цветочный луг», – шутил я, намекая на то, что ее борьба с весом стала менее упорной, чем в начале.

Как-то раз она снова спросила меня на счет ЗАГСа. Я ответил, что 72 кг туда не донесу. Она заплакала, а потом утерла слёзы и промолвила: «Что ж, решение принято». И чему-то улыбнулась. Женская улыбка после слёз подобна радуге после дождя.

Вскоре в Биогавани состоялась выставка ее картин. Случайно забредший на выставку Андрей Дрынов, давно ставший успешным бизнесменом, восхитился одним из полотен. Захотел купить. Полина ответствовала ему, что картины выставлены не для продажи. Он предложил ей тысячу баксов. Продала. Тогда он купил еще одну. Узнав об этом, один из местных коммерсантов, тоже прикупил пару картин, уже по две тысячи. Нашлись и другие толстосумы. Неожиданно возник бум: картины никому не известной Полины Лягушевской начали продаваться нарасхват, по сумасшедшим ценам. И с каждым днем росла ее популярность. И цены тоже росли. Полина купила себе подмосковный коттедж, о котором давно мечтала. И поселилась там.

Андрюха повесил картины у себя в офисе и время от времени зачарованно рассматривает их. Недавно он признался мне, что бизнес ему осточертел, временами душит тоска и мучит желание всё бросить и уехать к пингвинам в Антарктиду. Надоело купаться в деньгах: почти в них утонул; но пока не захлебнулся.

Драка

Поскольку мой брат Вовчик очень любил выпить, но не очень любил работать, то его отовсюду гнали: и из фрезеровщиков, и из плотников, и даже из сторожей. Летом он традиционно бросал и пить, и работать. И начинал вольготно жить на подножном корме: рыбалка, грибы, ягоды, а также дачи и огороды (увы, не свои). К октябрю всё это заканчивалось. А в маленьком городке трудно устроиться хотя бы на минимальную зарплату, тем более, что Вовчик почти везде был известен не с самой светлой стороны…

Гуманизм – хорошее отношение к человеку, несмотря на то, что он этого не заслуживает. Я решил помочь Вовчику и предложил легкую работу, самый раз для бездельников: продавать книги. У меня был изрядный запас книг (в том числе – издательства, которое я основал недавно, купив мини-типографию и освоив собственноручно весь типографский цикл). Брат мог бы зарабатывать не менее 15000 рублей в месяц. На мое предложение он ответил с воодушевлением, что именно о такой работе и таком доходе давно мечтал.

Я пошел на городской рынок и договорился с заведующей. Она выделила хорошее место и пообещала брать минимальную плату. Я тут же позвонил Вовчику и пригласил прийти. Он пробурчал в трубку, что сегодня не может, но пообещал быть назавтра. Договорились встретиться на рынке в 9 утра.

Рано утром я подготовил книги, притащил их на рынок, наклеил ценники и стал ждать прихода брата. Но его всё не было. Прождав час, я позвонил. К телефону подошла мать и сообщила, что Вовчик заболел. На вопрос, что с ним, мать начала бормотать какую-то чушь. Я понял, что она покрывает Вовчика, который наверняка опять набрался.

Когда я пришел, то увидел брата, валяющегося на диване. Вовчик не был пьян. Он был с похмелья. «Эй, лодырь, давай вставай. Пошли работать. А то весь опух от безделья», – со смешком позвал я его. Вовчик приподнялся и крикнул: «Да пошел ты на …! …» (и т. д. по смыслу; пусть читатель включит воображение). Выслушав витиеватую тираду, я рассерженно, но всё еще не теряя терпения, воскликнул: «Ну и заср@нец же ты!». Брат заорал: «Что!? Как ты меня назвал?! Заср@нец?!». Вскочил с дивана, в гневе бросился на меня и стал душить. Гнев возникает там, где злости много, а мозгов мало.

Глаза у него были безумные. Я рванулся; ворот свитера треснул. И тут я не выдержал, взорвался. Ударил брата. Первый раз в жизни. Ударил в лицо. Он сначала опешил, но тут же размахнулся для ответа. Я опередил его. Он не ожидал такого и замахал кулаками. Но я их даже не почувствовал. Бил сам. Бил в эти выпученные злобой глаза. В этот скривившийся ненавистью рот с прокуренными зубами под молодецкими усами. В эти сжатые яростью безвольные скулы. В эту похмельную рожу, потерявшую совесть. Во мне не было злобы, ни капельки. Было возмущение, было негодование, было презрение, была обида. Злобы не было.

Одним из ударов я свалил Вовчика. Он упал. Из виска у него потекла кровь. Он замер и вытаращился на меня затравленно и удивленно. Я ушел, оставив его с растерявшейся матерью. Мы с братом не помирились.

Болезнь матери

Родители остаются родителями до конца своих дней, а дети считают себя детьми только до совершеннолетия. Всякий взрослый человек без труда вспомнит, сколько ему лет, но не всякий вспомнит, сколько раз за эти годы он вспоминал о родителях. Моя мать жила в Биогавани практически одна. Мы с братом по очереди заходили к ней через день, в разное время, стараясь не пересекаться, приносили попить-поесть, сидели каждый по полчасика и уходили. Брат в последнее время жил на квартире у своей собутыльницы Вали. Иногда он пропадал в запой на неделю. Тогда мне приходилось бывать у матери каждый день. Но однажды меня не было у нее пять дней, так получилось. Придя утром 9 мая поздравить матушку с Днем Победы, нажал на кнопку звонка, но мать мне не открыла. Стал звонить настойчиво. И тут услышал далеко за дверью ее слабый голос. Я понял, что с ней что-то случилось, и помчался к брату за ключом.

Валя отворила только после того, как я звучно погрохотал по двери. Она была с похмелья. «В чем дело?», – спросила недовольно. «Вовчик у Вас?». – «Да, он спит». – «Валя, пожалуйста, срочно разбудите его. Мне нужен ключ от мамы. Кажется, с ней что-то не так». – «Да, мы знаем. Она упала и лежит, не встает. Мы у нее были». – «Почему упала? Что с ней?» – «Старая она, вот и упала. Кеша, Вы что же думаете, что я не знаю, как со стариками обращаться? Да я за своей мамой 30 лет ухаживала! И за Вашей мамой присматривала. Мы к ней с Вовчиком чуть не каждый день заходим. Только вряд ли она теперь выживет». – «Валя! Позовите Вову! Мне нужен ключ». Тут из комнаты раздался пьяный голос брата: «Ну, че ты разорался?! Тебе же сказано: мы у матери были!». – «Вова, дай ключ!» – крикнул я. Он отозвался не выходя из комнаты: «Еще чего! Это мой ключ. Я хозяин. А ты там не прописан». – «Вовчик! Пошли вместе! Поскорее!». – «Не пойду. Я у нее вчера был. А ключ не дам». Я в сердцах плюнул и крикнул: «Да Вы люди или сволочи!?». И ужаснулся своих же слов.

Я вернулся к матушкиной квартире и несколькими ударами ногой вышиб дверь. Внутри было душно и темно. Я включил свет. Тараканы брызнули во все стороны как шрапнель.

Мать лежала в комнате на полу в куче старых тряпок. Вся замерзшая, мокрая, измазанная в собственных испражнениях. Едва живая. Около нее валялся засохший кусок хлеба. Рядом сверкал разбитый стакан. «Пить! Хочу пить!», – слабым голосом простонала мать. Я попытался ее поднять. Она схватилась за меня трясущимися руками и жутко закричала. Тут я увидел, что у нее опухло левое плечо. Оно было сине-багровое, в кровоподтеках (как потом выяснилось, при падении она сломала ключицу и пролежала в таком состоянии на полу несколько дней). Я не стал ее подымать, подложил под голову валявшуюся рядом грязную подушку, укрыл одеялом и дал пить. Она выпила подряд два стакана. Я дал ей понюхать нашатырь, а под язык ей сунул валидол. Бросился к телефону и стал звонить в скорую помощь. Мать, едва шевеля губами, прошептала в бреду: «Вовочка, я умираю. Не нужно скорую, не звони».