Эликсир жизни

Ваня и мышки

Между тем, работа в лаборатории шла своим чередом. Трудовая активность спасала меня от уныния на личном фронте. Как известно, лучше всех работает тот, кто ни на что другое не способен. Я вкалывал. Но природа вела себя как женщина: манила и обманывала. За годы упорных исследований успехи оказались скромными. Но всё же они были. Всё в жизни, кроме возраста и геморроя, добывается тяжким трудом. Три ключа открывают все двери: упорство, упорство и упорство.

В работе с ДНК и актиномицином мне помогал аспирант Иван Саманцев. Это был незаурядный помощник, сообразительный и хваткий. Хотя у него было два недостатка. Первый – желание покрасоваться. На это я ему говорил: «Ваня, не будьте как павлин, у которого хвост важнее головы». Вторым недостатком была лень. Прежде, чем приступить к опытам, Ваня долго-долго ходил взад-вперед и курил; не спеша обмозговывал – что и как надо делать. Потом советовался со мной. Потом опять дымил, собираясь с духом. Это у него была такая «папиросная» форма лени, присущая одаренным людям.

Перед началом опыта Иван снова консультировался со мной и активно курил. Я шутил: «Тот, кто весной медлит пахать, будет сеять в крещенские морозы. Пока ленивый одно дело обдумает, усердный пять дел уже кончит. Как ни странно, но ленивый всегда работает гораздо дольше, чем трудолюбивый». Иван восклицал: «Нет-нет! Собираюсь начать опыты на следующей же неделе!». Я шутил: «Собралась черепаха на званый прием: накрасилась, нарумянилась, принарядилась…Да не доползла…». Аспирант оправдывался: «Тот, кто ползет к цели, доползет, а тот, кто бежит не известно куда, не добежит никогда. Не надо осуждать черепаху за то, что ползет слишком медленно, но надо похвалить за то, что все-таки она продвигается вперед, а не назад. Викентий Леонидович! Ничего не успеваю! И опыт надо делать, и доклад для конференции готовить. Да тут еще студенческий профком меня, как председателя, работой загрузил». Я отвечал ему ехидно: «Да, Ваня, труд лентяя – почти подвиг. Везде успевает тот, кто никуда не спешит. Кстати, профсоюзно-политическая деятельность напоминает мне туалетную бумагу: вроде бы вещь общественно-полезная, но в приличном обществе ей не место».

В конце-концов Иван решительно и четко ставил опыт. После чего снова долго смолил сигарету за сигаретой. Получалось, что большую часть дня Ваня проводил в курилке. «Вы каждый день спасаете сотню лошадей», – пошутил я, намекая на то, что нужно поменьше курить и побольше работать. «Одна сигарета убивает лошадь, а пачка сигарет оживляет меня», – широко улыбнулся он. «Ваня, не обижайтесь, но, глядя на Вас, я сочинил такой афоризм: курильщик – дымящийся бездельник», – максимально мягким тоном произнес я. «Понял, понял!», – бодро ответствовал он, бросив сигарету в урну и в шутку мне козырнув. Курить он стал поменьше.

С какой бы стороны трудную работу ни начать, путь до конца одинаково длинен. Мои опыты, выполненные в Америке, по «переползанию» актиномицина с олигонуклеотидов на ДНК в растворе позволили предположить, что нечто подобное можно сделать на живых клетках. Мы с Ваней, приготовив комплекс актиномицина с олигонуклеотидом и назвав это «актиол», добавили его к суспензии опухолевых клеток. Сначала ничего не получилось. Оказалось, что мы неправильно хранили клетки. После варьирования условий удалось-таки добиться желаемого: при добавлении актиола клетки стали погибать быстрей. Эффект был обусловлен тем, что олигонуклеотид транспортировал на себе актиномицин внутрь клеток. Это был успех. Долгожданный успех. Труд превращает трудности в достижения.

Успех – плацдарм для новых успехов. Мы начали работу на животных; привили двум десяткам мышек рак – саркому. Заболевшие животные обычно умирают через две недели. Нескольким мышкам мы ввели через шприц внутримышечно актиол, а другим – только антибиотик или носитель. Мы отнесли мышек в ящике в подвальную комнату, чтобы лаборатория не провонялась тошнотворным мышиным амбрэ, и стали ждать. Ваня каждый день ходил в подвал их кормить. Вскоре он обнаружил одну мышку мертвой, а через день – еще. Оказалось, что агрессивные зверюги загрызли своих сородичей из-за тесноты. И здесь проклятый квартирный вопрос! Пришлось расселить мышек по несколько штук по трем отдельным ящикам. В какой-то из дней Ваня вернулся из подвала сильно удрученный. Оказалось, что несколько мышек почему-то сдохло, причем, не ясно было, какие именно – опытные или контрольные, так как у животных исчезли метки, которые Ваня поставил цветным фломастером. Мышки имеют привычку вылизываться, а также вылизывать друг друга. Метки стерлись! Кстати, если кто-то что-то где-то вылизывает, значит, ему это нравится. Причем, кто вылизывает, тот умеет и кусаться.

Говорят, что в науке главная проблема состоит в том, чтобы найти проблему, а решить ее – вопрос чисто технический. Немного упорства, немного времени, немного средств, немного везения – и любая проблема рано или поздно будет решена. Пришлось начать опыт с саркомой заново. Ваня ввел вещества разным группам мышек и выстриг у каждой мышки пятнышко шерсти, поставив там четкое клеймо. Решено было расселить животных по отдельности. Поскольку ящиков у нас было всего 3, а мышек 20, то Ваня принес из дома 20 стеклянных банок и рассадил мышек туда.

Вскоре все мышки, которым был введен актиол, сдохли. Контрольные мышки были живы. Такой результат мог означать только одно: актиол обладает токсическим действием. Другого объяснения найти не удавалось. Это был удар. Это был крах. Вся предшествующая работа пошла насмарку. Да что там! Получалось, что сама идея об усилении противоопухолевого действия антибиотика олигонуклеотидами не верна. Тупик. Зря говорят, что если путь длинен и запутан как лабиринт, то приход в тупик воспринимается как успех. Никакого облегчения мы не испытывали.

Я мучительно размышлял, пытаясь найти ошибку, анализировал шаг за шагом. Безрезультатно. Ваня терпеливо пересказывал мне детали опытов. Потом он, нервничая, шел курить. Неудача не давала мне покоя не только в рабочее время. Ночами я просыпался и пытался придумать хоть что-нибудь, но каждый раз, попетляв зайцем по полям накопленных знаний и оврагам неизвестного, логически возвращался к одной и той же точке: нужно признать поражение. Однако ниточка интуиции не желала быть порвана железной логикой. Неопровержимой логике может противостоять только непоколебимое убеждение. Во мне жило убеждение, что еще не всё потеряно. Всё потеряно лишь тогда, когда ты решил, что всё потеряно.

Бытует мнение, что кто не хочет повиноваться логике, тот будет вынужден повиноваться обстоятельствам. Я не хотел подчиниться ни логике, ни обстоятельствам, ибо уже научился извлекать пользу как из удач, так и из неудач. Лелея смутную надежду, я попросил Ваню еще раз рассказать, что и как он делал с веществами и с мышками. Аспирант, тяжело вздохнув, стал повторять: «Вынул из холодильника актиномицин, растворил, добавил олигонуклеотид, перемешал, проинкубировал, набрал раствор актиола в шприц, взял мышку, вколол ей в заднюю ногу одну десятую кубика, посадил мышь в банку, закрыл крышкой. Взял другую мышку, вколол, посадил, закрыл. Взял третью…». Ваня вдруг остановился, посмотрел на меня испуганно-сумасшедшим взглядом и пробормотал: «Ой-ей-ей! Я, кажется, догадался в чем дело! Викентий Леонидович, Вы меня сейчас убьете…».

Оказалось, что мышки передохли потому, что просто-напросто задохнулись: Ваня посадил их в стеклянные банки и плотно закрыл полиэтиленовыми крышками, чтобы мышки не вылезли наружу. Шустрые зверушки умудряются цепляться лапками за гладкое стекло и могут вылезать из маленьких банок. Из больших они вылезти не могут: слишком круто и высоко. Литровые банки с мышками аспирант плотно закрыл, а трехлитровые оставил открытыми. Причем, случайно получилось так, что подопытную группу животных он рассадил по литровым банкам, а три контрольные группы – по трехлитровым. Случайность в науке это подводные рифы, о которые разбиваются фрегаты надежд. Впрочем, не будь случайностей, не было бы и многих открытий. Случай – неизведанный закон.

Опыт с саркомой пришлось начать снова. Разделили больных мышек на четыре группы, вкололи растворы и рассадили поодиночке по банкам. На этот раз Ваня проделал в крышках дырки. Через две недели начали умирать те мышки, которым вводился только олигонуклеотид. Потом начали гибнуть те, которым вкололи один актиномицин. Мышки, которым был введен актиол здравствовали еще 10–12 дней. Ура! Когда мы повторили опыт, то снова получилось, что подопытные мышки прожили почти вдвое больше, чем контрольные. В лаборатории наступил праздник.