Элли и арфист

– Я рад, что ты мой отец.

Я почувствовал в уголках глаз странное покалывание.

– О, – только и произнес я.

* * *

Я закончил арфу Фифи, осталось только вырезать на ней имя «Фифи». Майк Торнтон сказал, что доплатит мне сто фунтов, так что я это сделаю, хотя по-прежнему считаю, что это не самое удачное слово для гравировки на арфе. Но теперь все поменялось, ведь я должен платить за содержание Эда.

Эд приходит в амбар каждую субботу. Финес все толстеет и толстеет. Эд с удовольствием кормит его и довольно грамотно исполняет аккорд фа минор. Финес узнает его манеру игры и несется к нам даже быстрее, чем обычно, потому что знает, что получит от Эда огромное количество фазаньего корма.

Мы продолжаем рассуждать об арфе, которую изготовим вместе. Я спросил Эда, не хочет ли он, чтобы я смастерил для него поезд, поскольку он намекнул, что ему это может понравиться, но, похоже, он передумал. Он сказал, что у него уже есть хороший поезд. Но, может быть, мы могли бы сделать арфу и вырезать на ней мотив в виде поезда? Я поаплодировал его блестящей идее и сказал, что, безусловно, мы можем так сделать. Он подчеркнул, что это должен быть паровоз, вроде того, что ходит от Майнхеда до Бишопс-Лидард, и я мог бы вырезать клубы дыма, выходящие из его трубы, чтобы было совершенно ясно, что это именно тот поезд.

Я ответил, что с радостью это сделаю. А еще (тут я проявил гораздо больше общительности и авантюризма, чем обычно) в поисках вдохновения мы также могли вместе прокатиться на паровозе. Я не очень люблю поезда, я больше люблю деревья, но энтузиазм Эда заразителен.

Так что в один из выходных мы вместе отправились в Уотчет, а оттуда на поезде добрались до Стогамбера и остановились выпить чаю в саду возле станции. Точнее, у меня был стакан воды, а у него апельсиновый сок. Бутербродов в кафе не оказалось, поэтому я съел кусочек торта, а Эд – шоколадный батончик. Мы были единственными, кто в такой холод сидел на улице в саду. Я спросил Эда, что он любит в паровозах, и он ответил, что ему нравится блестящая труба и то, как они пыхтят при движении, а еще гудок. То, как он это описал, мне тоже понравилось, несмотря на окружавших нас людей и шум.

В тот день я неплохо держался рядом людьми и шумом.

Эд – он как талисман. Все ужасные вещи кажутся не такими ужасными, если я просто думаю: «Вот, это Эд. Он мой сын». Поэтому я часто так думаю.

Он говорит о стольких вещах, что мне порой трудно за ним угнаться, но свою маму он упоминает редко. В Стогамбере я спросил Эда, часто ли он ее видит.

– Нет, не часто, – ответил он.

Я спросил, знает ли он, почему так происходит.

Эд нарисовал ногой на земле узор.

– Я спросил, но она просто сказала: «На то есть свои причины». Поэтому я спросил: «Какие причины?»

– Она назвала причины? – поинтересовался я, и Эд рассказал мне, что в конце концов она озвучила следующие доводы:

Причина первая: это для его же блага.

Причина вторая: она не прирожденная мать. Так уж случилось.

Причина третья: дедуля и бабуля (ее родители, бабушка и дедушка Эда) гораздо успешнее справляются с бытом, в том числе с приготовлением пищи и организацией распорядка дня.

Причина четвертая: дедуле и бабуле (ее родителям, бабушке и дедушке Эда) нужен какой-то проект, чтобы продолжать жить. На данном этапе Эд и есть этот проект.

Причина пятая: в наши дни семьи уже не те, что были в прошлом. Пока у Эда есть подходящее место для жизни, хорошая школа и хорошие люди вокруг, у него все прекрасно.

Причина шестая: она, Косуля, замужем за своей музыкой, а это значит, что ради нее ей приходится чем-то жертвовать.

Причина седьмая: разумеется, она любит Эда, но связь с ним оказалась не так сильна, как она ожидала. Возможно, связь станет сильнее, когда она начнет вести более оседлый образ жизни.

Причина восьмая: все сложно.

Эд запомнил все эти доводы почти дословно и, похоже, их принял. Но ни один из них не показался мне убедительным, особенно последний. Когда я сам говорил об этом с Косулей, она называла совсем иные причины. Все они были связаны с мужчиной-гитаристом и разными скрепляющими их и дергающимися струнами.

Я спросил Эда, как часто Косуля приходит к нему в гости.

– Примерно раз в неделю, – ответил он. – Она говорит, что приходила бы чаще, но очень, очень занята.

Я не стал больше об этом расспрашивать, но подумал, что это похоже на тот период, когда она была моей девушкой. После того, как первый прилив возбуждения прошел, мы встречались примерно раз в неделю, когда ей было нечем заняться. Может быть, Косуля не создана быть девушкой или матерью. Может быть, она создана лишь для того, чтобы стать талантливой арфисткой, и все остальное в ее жизни отходит на второй план. Возможно, это нормально, а возможно, и нет. Я не могу отделаться от ощущения, что Эд не должен находиться так далеко в чьем-либо списке приоритетов.

Списки заставляют меня вспомнить Элли Джейкобс, эксмурскую домохозяйку, ведь у нее тоже был список, и в нем значилась игра на арфе. Она уже очень, очень долго не приезжала в амбар играть на арфе. Меня это беспокоит.

36

Элли

Я пытаюсь писать стихи, но мое вдохновение иссякло. Чтобы это исправить, я отправляюсь на долгие зимние прогулки. Смотрю на голые деревья, на застывшие узоры в ручье, на бедных птиц, скачущих по холодной земле в поисках пищи. Я думаю о своей арфе и о Дэне.

К Амбару «Арфа» я даже не подхожу. Мне нельзя рисковать. Любой неверный шаг – и мой брак окажется на краю пропасти. Интересно, как поживает Дэн, закончил ли он арфу Фифи, часто ли видится с сыном? Интересно, они с Родой снова вместе? Мне нужно отпустить ситуацию, но я не могу. Мне больше, чем когда-либо, хочется играть на арфе, слушать ее успокаивающие звуки. Прислонить голову к деке и ощутить тепло дерева. Интересно, вернусь ли я к ней когда-нибудь? Я знаю, что уроков с Родой больше не будет. Должно быть, она меня ненавидит.

Впрочем, не так сильно, как сейчас ненавидит меня Клайв. Я думала, что со временем его ярость утихнет, но, похоже, она только разгорается. Он допоздна задерживается на работе. Я с тревогой убираю ужин в духовку и жду, слишком напряженная, чтобы чем-то заниматься. Наконец снаружи доносится шум мотора. Через несколько минут открывается входная дверь. Я бегу ему навстречу и пытаюсь поцеловать, надеясь, что именно в этот день лед растает, но он лишь отмахивается от меня. Он бросает портфель в прихожей и сразу идет наверх, переодеться. Спустившись вниз в джинсах и свитере, он идет в гостиную. Он плотнее складывает старые экземпляры «Дейли Телеграф» и автомобильных журналов, раскладывает вокруг них на решетке хворост для растопки, чиркает спичкой и поджигает их сразу в нескольких местах. Сверху он подбрасывает поленья, подкармливая пламя.