Элли и арфист

Пока мы катаем его поезд, Эдвард задает мне вопрос:

– Если ты мой папа, значит, ты женат на моей маме?

Я отвечаю, что нет.

– Почему?

Я отвечаю, что раньше его мама была моей девушкой, но некоторое время назад она передумала. В каком-то смысле жаль, но я не могу это изменить. Она сообщила мне об этом совсем недавно. Я приношу прощения у Эда за то, что не связался с ним раньше, но о его существовании я тоже узнал совсем недавно.

Он отделяет от поезда один из вагонов.

– Почему я живу с бабушкой и дедушкой, а не с тобой и мамой?

Я поднимаю мистера Кролика с пола и говорю ему, что у него красивые усы.

Эд решительно берет мистера Кролика и сажает его лицом ко мне.

– Ты не ответил на мой вопрос, – говорит он.

Он проницательный мальчик. Я ему об этом сообщаю.

– Что значит «проницательный»? – задумывается он.

– Умный и мудрый, способный видеть вещи и людей насквозь.

– А быть проницательным хорошо? – спрашивает он.

– Может быть, – говорю я. – Иногда.

– Так каков же ответ?

Я сижу на полу рядом с ним, скрестив ноги. Обычно я не стесняюсь говорить правду, потому что чаще всего это правильно. Я очень хочу, чтобы Эдвард знал правду, ведь я и сам хочу ее знать. Однако я подозреваю, что правда в этом вопросе недобрая. Кроме того, я знаю, что Косуля и без того на меня злится, ее родители на меня злятся, а я натворил кучу всего, чего мне не следовало было делать. Наверное, для одного дня достаточно.

Мой сын смотрит на меня, его лицо выражает доверие и интерес.

Я глажу его по голове.

– Когда-нибудь ты это узнаешь, – отвечаю я.

32

Элли

– Ты сегодня играла на арфе? – спрашивает Клайв так, словно это преступление.

– Да, – признаюсь я.

Прошло уже три дня, а муж не сказал мне ни слова, кроме: «Передай соль». Демонстративно, без «пожалуйста». Правильный вопрос – это, по крайней мере, шаг в правильном направлении. Это дает мне надежду на то, что ему, возможно, становится одиноко смотреть на меня с высоты своего морального уровня. Клайв пьет пиво из бутылки и бросает в огонь еще одно полено. Вылетает несколько искр.

Обычно я наслаждаюсь нашими уютными зимними вечерами, когда мы читаем или смотрим телевизор, перед нами горит камин, а за окном бушует ветер, но сейчас атмосфера между нами настолько напряженная, что невозможно расслабиться даже на мгновение.

Я бы вообще не рискнула возвращаться в амбар, но я волновалась за Дэна и отчаянно хотела знать, что он решил делать со своим сыном. Я пыталась до него дозвониться, но он не отвечал. В конце концов, пока Клайв был на работе, я подъехала к амбару, чтобы выяснить, что происходит, и в случае необходимости предложить поддержку.

Дэн уже навестил своего сына в Тонтоне. Похоже, Эд был очень рад тому, что у него появился отец, а Дэн был рад найти своего сына. Я так и не нашла в себе смелости спросить, как у Дэна обстоят дела с Родой, но заметила, что он преобразился. В отличие от последнего раза, когда я его видела, его глаза ярко горели и казались еще более огромными, чем обычно. Все свои ежедневные действия, связанные с изготовлением арфы и нарезанием бутербродов, он выполнял с необыкновенными живостью и прытью. Казалось, он был слишком поглощен своими мыслями, чтобы много говорить. Я поднялась наверх и попробовала поиграть на арфе, но пальцы словно заржавели, и я никак не могла сосредоточиться. Ноты звучали неровно, получались рваными и разрозненными, совсем не похожими на музыку.

Я уверена, что Рода позвонила Клайву нарочно, чтобы доставить мне неприятности. Значит, она в курсе, что это я раскрыла и выдала ее тайну. Она не хочет, чтобы я находилась рядом с ее сыном… или отцом ее сына. Я очень хочу увидеть Дэна с его маленьким сыном, но теперь, когда из-за подозрений Клайва я почти физически заперта в клетке, я сомневаюсь, что это когда-нибудь произойдет.

Клайв берет в руки кочергу.

– Моя жена играет на арфе! – рычит он. – Полагаю, ты воображаешь себя ангелом или кем-то в этом роде.

– Нет, конечно!

Простит ли он меня когда-нибудь? Но я не могу его винить. Я даже сама себя не простила. Следовало давным-давно ему рассказать. Моя жизнь переполнена этими «следовало бы».

Я борюсь со своими сожалениями, немного успокаиваюсь и понимаю, что хоть как-то улучшить ситуацию может помочь один старый трюк. Я натягиваю на лицо то, что должно быть похоже на очаровательную улыбку.

– Клайв, я хотела, чтобы все это стало для тебя приятным сюрпризом, как только я научусь правильно играть. Я думала, что… Спою тебе серенаду или что-нибудь в этом роде.

Пошутить не удалось.

– Хорошая попытка, но раньше ты заявляла другое. Ты думала, что я не одобрю твои занятия. Интересно, с чего бы мне это делать?

Какая же я идиотка. Почему я никогда не могу придумать, что сказать в нужный момент? Я закрываю глаза.

Когда я их открываю, Клайв стоит передо мной, и свет костра отбрасывает жуткие блики на его лицо. Он выглядит совершенно несчастным. Я проклинаю себя. Мне следовало бы подумать о том, как смягчить причиненный ему моральный ущерб, но даже сейчас половина меня находится в другом месте, занятая мыслями о Дэне и о Роде.

Клайв говорит, глядя на пламя:

– Твоя учительница игры на арфе сказала, что у тебя хорошо получается. Благодаря тому, что ты часто, очень часто наведываешься в тот сарай с арфами.

– В Амбар «Арфа». Да. Туда, где хранится моя арфа, – объясняю я. – Хотя… – Я собираюсь сказать, что могла бы принести арфу обратно домой, но понимаю, что это совершенно не то, что я хочу сделать, и закрываю рот.

– Полагаю, по субботам и воскресеньям ты тоже ездила туда? Когда говорила, что навещаешь Кристину.

– Да, – хнычу я. – Но только потому, что Дэн был ранен. Ему требовалась помощь с перевязками.

– Дэн. – Клайв мучительно вытягивает слово, как бы исследуя. – Дэн был ранен?

– Да, и это серьезное ранение. Ему прострелили ногу. Он гулял по болоту, это была глупая случайность. Больше некому было ему помочь. – Я вспоминаю о Джо, Роде, о друге Дэна, почтальоне Томасе, и снова задаюсь вопросом, как сильно я коверкаю правду в своем стремлении защитить себя.

– Значит, Кристина не разрезала себе руку? Вся эта история с консервным ножом – выдумка чистой воды?