Эмансипированные женщины

«Вижу, ты не девушка, а Бисмарк! — думала пани Коркович, накладывая отсутствующей Линке двойную порцию крема. — А с другой стороны, сколько лет уже я прошу Пётруся, чтобы он не ругал прислугу. И девочкам я давно уже собиралась сказать, чтобы с людьми низшего сословия они были повежливей. Вот она меня и предупредила! Посчитаемся мы как-нибудь, барышня, с вами, непременно посчитаемся!»

После обеда пани Коркович холодно поблагодарила гувернантку за компанию и велела Стасе отнести Линке крем. Зато пан Коркович, поблагодарив Мадзю, задержал ее руку и странно посмотрел ей в глаза. Когда Мадзя вышла, супруга сказала ему с раздражением:

— Я уж думала, ты полезешь целоваться с нею.

Пан Коркович покачал головой.

— Знаешь, — сказал он супруге, — я и в самом деле хотел поцеловать ей руку.

— В таких случаях, папа, я могу заменять вас, — вмешался пан Бронислав, отворачиваясь от окна.

— Лучше бы ты, мой милый, заменял меня в конторе, — ответил отец.

— Однако признайся, Бронек за последний месяц изменился к лучшему, — заговорила супруга. — Он почти совсем не выходит из дому и регулярно садится с нами обедать.

— Наверно, хочет выманить у меня сотню-другую. Знаю я его! Меня то в жар бросает, когда я смотрю, как он таскается, то в озноб, когда он начинает исправляться.

— Ты ошибаешься, — возразила мать, — Бронек ничего плохого не сделал, он только поддался на мои уговоры. Я втолковала ему, что неприлично шататься в дурном обществе, что он в гроб вгонит родителей, и — он меня понял.

— Э! — воскликнул отец, — вечно тебе что-то кажется. С девчонками не можешь справиться, а воображаешь, что такой бездельник станет тебя слушать.

— А кто же с ними справляется? Кто руководит их образованием? — воскликнула супруга, багровея.

Но пан Коркович, вместо того чтобы ответить жене, обратился к сыну:

— Послушай! ты меня по миру пустишь, дубина! Либо здесь возьмись за работу, чтобы Свитек мог уехать в Корков, либо сам туда отправляйся. Не разорваться же мне, ведь заводы один от другого за тридцать миль! Когда я в Варшаве, что-нибудь не ладится в Коркове, когда я там, здесь завод остается без надзора. А ты шляешься по ресторанам…

— Говорю тебе, он дома сидит, — вмешалась мать.

— Мне нужно, чтобы он не дома отсыпался, — рявкнул отец, — а раза два в день заглянул на завод и посмотрел, что там делается.

— Он ведь замещал тебя несколько дней.

— Да! и половину заказов не выполнил к сроку! А чтоб его…

Тут пан Коркович хлопнул себя вдруг по губам, так и не кончив проклятия. Вместо этого он спокойно прибавил:

— Попробуй быть тут помягче, не браниться, когда все, начиная с родного сына, готовы нож тебе всадить в печенку…

— Я вижу, и на тебя повлиял урок панны Бжеской, — прошипела пани Коркович.

— Нет, это твои нравоучения! — ответил отец и вышел из комнаты.

Все это время пан Бронислав стоял у окна и, пожимая плечами, барабанил пальцами по стеклу.

— Что ты на это скажешь? — всплеснула руками пани Коркович, трагически глядя на сына.

— Что красива, то красива, ничего не скажешь, — ответил высокоумный юноша.

— Кто? Что тебе снится?

— Мадзя красива и здорово дрессирует девчонок, только… уж очень спесива. Сольские да Сольские! А вы, мама, тоже носитесь с этими Сольскими, вот она еще больше нос дерет… Что нам эти Сольские? Я, что ли, боюсь их? — вяло жестикулируя, говорил пан Бронислав.

Потом он поцеловал остолбеневшей матери обе руки и вышел, бормоча:

— Уж не думает ли старик, что я стану развозить пиво?

— Боже! — простонала пани Коркович, хватаясь за голову. — Боже! Что здесь творится? До чего я дошла?

Она была так рассержена, что, устроившись у себя в кабинете на качалке, не могла сразу уснуть после обеда.

«С девочками она делает, что ей вздумается, а они только плачут, — думала пани Коркович. — Прислугу портит, наводит в дом детей всякой голытьбы. Сам Бронек в восторге, говорит, что она красива (и что они нашли в ней красивого?), а этот старый медведь не только смеет утверждать, что я не пользуюсь влиянием в доме, но и хочет целовать ей руки… Нет, надо положить этому конец!»

Но после трезвых размышлений все обвинения, которые пани Коркович взводила на Мадзю, стали разваливаться. Ведь Зосе она сама разрешила посещать занятия, она, пани Коркович, и сделала это для того, чтобы завязать знакомство с Сольскими. Да и оборвыша одеть в конце концов она разрешила дочерям, и ничего плохого из этого не вышло, напротив, сегодня об их благородном поступке говорит весь дом. Наконец, благовоспитанные барышни (даже сам муж!) не должны бранить прислугу. Ведь какой бы это был удар для ее материнского сердца, если бы Линка при Сольских или в другом избранном обществе назвала лакея болваном?..

Но чем больше умом пани Коркович оправдывала Мадзю, тем большая злоба против гувернантки пробуждалась в ее сердце. Ужасное положение: чувствовать неприязнь к человеку и — не знать, в чем его упрекнуть!

«Что я могу сказать ей? — с горечью думала пани Коркович. — Ведь девочки, муж и даже Бронек возразят мне, что панна Магдалена поступает так, как я хочу».

Неприязни тоже показывать не следует. А вдруг гувернантка обидится и уйдет? Что скажут тогда дочери, Бронек, муж, а главное, что станет тогда с вожделенным знакомством с Сольскими?

— Странная эта панна Сольская, — сказала про себя пани Коркович. — Дружить с гувернанткой!

Глава четвертая Тревоги пани Коркович

В первых числах октября в доме пани Коркович все пошло вверх дном. Сама пани Коркович чувствовала себя так, точно потерпела крушение и, сидя на уступе скалы, смотрит на бушующий океан и ждет, когда ее поглотит волна.

Ее дочери, на воспитание которых она израсходовала такую уйму денег, не только перестали огрызаться на прислугу, но и завели дружбу с горничной, кухаркой, даже с семьей лакея. Пани Коркович не раз заставала обеих барышень в гардеробной, а за столом собственными глазами видела, как Ян улыбается не только панне Бжеской, но даже Линке и Стасе.

«Да если бы он попробовал улыбнуться им так при ком-нибудь из общества, я бы умерла со стыда!» — думала пани Коркович.

Но прикрикнуть на Яна за фамильярность у нее не хватало мужества. Не было смысла жаловаться и мужу, который с того памятного дня не только ни разу не ударил Яна, но даже перестал ругать его при Мадзе и дочерях. Однажды пан Коркович так рассердился, что побагровел от гнева и стал размахивать своими кулачищами, но удары падали не на шею Яну, а на стол или на дверь.

— Тебя, Пётрусь, как-нибудь удар хватит, если ты будешь так сдерживаться! — сказала однажды за ужином пани Коркович, когда Ян облил хозяина соусом, а тот, вместо того чтобы заехать лакею в ухо, хлопнул сам себя по ляжке.