Эмансипированные женщины

Будь на сердце у Мадзи еще какие-нибудь заботы, они рассеялись бы от этой второй рюмки. Разговор с Маней Левинской и начальницей казался Мадзе в эту минуту смешным недоразумением, а собственные тревоги — ребячеством.

«И чего я волновалась из-за какого-то пустяка? Собиралась уехать от Сольских, отказаться от школы при заводе! Ах, видно, мне уже не поумнеть!» — говорила про себя Мадзя, смеясь так весело, будто снова была пансионеркой.

Когда же Сольский поцеловал ей руку в знак благодарности за знакомство с Котовским и отправился к себе, а девушки перешли в будуар Ады, Мадзя, все еще в веселом настроении, сказала подруге:

— Знаешь, я сегодня была у Элены. Она сказала мне, что пан Казимеж лишился места на железной дороге, и просила… Ни за что не угадаешь! Просила, чтобы твой брат дал пану Казимежу работу у себя.

Панна Сольская холодно посмотрела на Мадзю.

— Кто же должен сказать об этом Стефану? — спросила она.

— Разумеется, сама Эленка. Только она хочет, чтобы ей подготовили почву.

— Кто же возьмется за это?

— Может, ты, Адочка, согласишься?

— Я? О нет!

— Тогда придется мне! — со смехом воскликнула Мадзя.

Но холод тотчас пронизал ее от взгляда панны Сольской. Ада побледнела, затем покраснела и, вперив в испуганную Мадзю косые глаза, сказала:

— Тебе? А тебе что за дело до пана Казимежа?

«Что это? — мелькнуло в уме у Мадзи. — Я никогда не видела ее такой».

Но панна Сольская тут же спохватилась. Заключив Мадзю в объятия, она бросилась целовать ее губы, глаза, руки.

— Не сердись, милая, — шептала она, — это все вино. Но ради бога, никогда не напоминай Стефеку о пане Казимеже, никогда, слышишь? А главное, не проси за него. Стефан его не любит.

«Теперь я ни за что в жизни ни за кого не стану просить», — подумала Мадзя. Она сгорела со стыда. Во взгляде Ады, в ее тоне девушке почудилось что-то оскорбительное. И опять, как в тот вечер, когда обе они возвращались с заседания женского союза, Мадзя почувствовала, что между ней и панной Сольской лежит пропасть.

Этот случай, незначительный на фоне всех предыдущих событий, стал в жизни Мадзи переломным. В ее характере наметилась перемена, сперва незаметная, но затем все более и более явная.

В несколько дней Мадзя утратила веселость; она улыбалась все реже и печальней, а перед Адой и Сольским робела. Теперь она редко заглядывала на половину Ады и почти не выходила из своего кабинета даже в гостиную. Обеды за общим столом были для нее пыткой, она начала терять аппетит.

Спала она тоже плохо, и однажды встревоженная Ада, зайдя к ней ночью, увидела, что Мадзя, одетая, сидит без света за письменным столом.

Почувствовав, быть может, за собой некоторую вину, Ада стала внимательней к подруге. Она целовала Мадзе руки, по вечерам читала, сидя у ее постели, придумывала развлечения. Все было тщетно. Мадзя выказывала искреннюю благодарность, укоряла себя, но душевное спокойствие не возвращалось к ней, она оставалась робкой и озабоченной.

«Она влюблена в Стефека, — решила Ада, исчерпав все средства развеселить Мадзю. — Ах, скорей бы уж все это кончилось!»

Но брату она ничего не говорила, предполагая, что тот сам заметил перемену в Мадзе и старается подготовить родных. Она чувствовала, что в доме назревают важные события. Сольский ходил раздраженный, тетушка Габриэля — сердитая; вдобавок Стефан зачастил к родственникам, которые приезжали с ответными визитами и проводили в беседах с ним долгие часы.

Ада обо всем догадывалась, но и словом не обмолвилась брату. Ей было страшно говорить с ним.

А тем временем в душе Мадзи уже не день ото дня, а час от часу росло чувство подавленности. Девушка теряла веру. Веру в то, что Сольские любят ее и уважают, веру в то, что она нужна людям, и, наконец, веру в порядок и справедливость на земле.

Душу ее терзали самые мрачные мысли и воспоминания. Погибла пани Ляттер, такая умная и деятельная женщина; погиб Цинадровский, благородный человек, а бедная Цецилия, воплощение любви и доброты, собиралась уйти из мира и укрыться за монастырскими стенами.

Если такие люди не устояли в житейской борьбе, что же ожидает ее, слабую, глупую и злую? Теперь-то она знала себе цену, поняла свое ничтожество! Вот и она медленно, но неуклонно заходит в тупик.

Прежде ей казалось, что у нее есть могущественные друзья — Сольские. Их дом представлялся ей щитом, а их привязанность — утесом, надеждой, защитой жалкого ее существования. А теперь на этот дом, по ее вине, сыплются отравленные стрелы сплетен, что ж до привязанности… Ну, какая привязанность может быть у аристократов Сольских к такому жалкому существу? Разве только сострадание, которое они и выказывали ей полгода, да презрение, которое невольно обнаружила панна Сольская.

Хотя Мадзя была угнетена и тосковала, обязанности свои она выполняла по-прежнему. Каждый вечер проверяла тетради учениц, а днем готовила с ними уроки в пансионе. Но общение с людьми не успокаивало ее, а напротив, еще больше раздражало.

Если ученицы сидели в классе чинно, если начальница сердечней здоровалась с Мадзей, если в учительской кто-нибудь делал ей комплимент, она думала:

«Наверно, опять пошли сплетни, что я невеста».

Когда же какой-нибудь пансионерке случалось засмеяться погромче, или кто-нибудь из учителей пытался пошутить с Мадзей, или, вечно занятая, панна Малиновская на ходу кивала ей головой вместо того, чтобы пожать руку, Мадзе чудилось, что всем уже известно о ее тяжелом положении в доме Сольских. Тогда девушка вспоминала надменный взгляд панны Сольской и тон, которым она сказала:

«Тебе? А тебе что за дело до пана Казимежа?»

«Нет, это мое дело, — мысленно отвечала Мадзя, — потому что вы презираете его так же, как и меня».

В таком настроении, верней, в таком расстройстве, для Мадзи было мучительно не только встречаться с людьми, но даже слушать философские рассуждения Дембицкого, единственного человека, которому она доверяла и чьи возвышенные взгляды озаряли светом ее душу.

Глава восьмая Летний вечер

Как-то в начале июня Ада пригласила Дембицкого зайти вечерком потолковать о мире духов. Явился и пан Стефан, с виду более спокойный, чем все последние дни, и они уселись втроем на веранде. Ожидали прихода Мадзи, которая была на заседании женского союза.

Ада начала разливать чай из серебряного самовара.

— Ну как, — спросил брат, — тебе еще не наскучили спиритические сеансы?

Панна Сольская едва не ошпарила себе руки кипятком.

— Да как ты мог подумать такое? — воскликнула она. — Впрочем, твои шутки меня не удивляют. Я уверена, что, если бы ты ознакомился со спиритизмом хотя бы так, как я, в твоей жизни началась бы новая эра. И в твоей, и пана Дембицкого, и всего мира.