Эмансипированные женщины

Мадзя встала и поклонилась обеим дамам. Старуха с беспокойством посмотрела на нее, а тетушка Габриэля закричала:

— Вы нас не поняли, панна Магдалена! Моя кузина вовсе не…

— О, разумеется, — подтвердила Мадзя и вышла.

Когда, пылая от возмущения, она вернулась к себе, в комнату тотчас вбежала Ада.

— Ну как? — спросила она, улыбаясь. — Познакомилась поближе с нашей двоюродной бабушкой? Любопытное ископаемое, не правда ли? Но что с тобой, Мадзенька?

Схватив Аду за руки и судорожно сжимая их, Мадзя сказала:

— Дай слово, что не рассердишься. Дай слово, тогда я попрошу тебя об одной вещи.

— Даю, даю слово сделать все, что ты захочешь, — пообещала удивленная панна Сольская.

— Адочка, я уеду от вас, — прошептала Мадзя.

В первую минуту эти слова не произвели на Аду никакого впечатления. Она слегка пожала плечами и увлекла Мадзю к диванчику, на который они обе уселись.

— Что это значит? — спокойно спросила она. — Я не допускаю мысли, чтобы в нашем доме тебя могли обидеть.

— Никто меня не обидел, — возбужденно заговорила Мадзя, — но я должна, должна уехать. Я уже давно хотела сказать тебе об этом, и все не хватало духу. Но сегодня я чувствую, что больше…

— Но в чем же дело? Я не понимаю тебя и… просто не узнаю, — возразила Ада, с тревогой глядя на подругу.

— Поверишь ли, я сама себя не узнаю! Что-то со мной случилось. Душа моя истерзана, сломлена, разбита. Я часто просыпаюсь ночью и, веришь ли, спрашиваю себя: я ли это?

— Стало быть, у тебя нервы не в порядке или ты больна. Но мы-то чем виноваты?

— Вы? Ничем. Вы были так добры ко мне, как никто другой, — сказала Мадзя, опускаясь на колени и прижимаясь к Аде. — Но ты не знаешь, сколько я здесь у вас пережила, сколько здесь страшных воспоминаний. Когда я бываю в городе, я спокойна, но стоит мне вернуться сюда, и мне начинает чудиться, будто в каждой комнате, в каждом закоулке притаились мои мысли и каждая из них для меня — нож острый. Так ты позволишь мне уехать, Адочка? — прошептала Мадзя со слезами на глазах. — Поверь, тебя умоляет человек, которого пытают на медленном огне.

Панна Сольская вздрогнула.

— Разреши мне хотя бы отвезти тебя к родителям, — сказала она.

— Зачем? У меня здесь работа, я не могу ее бросить. И потом, разве ты взяла меня от родителей? Я пришла к вам из города и в город вернусь.

Ада задумалась.

— Не понимаю, ничего не понимаю! — сказала она. — Назови мне хотя бы одну разумную причину твоего бегства.

— Почем я знаю? — возразила Мадзя. — Спроси у лесного зверька, почему он убегает из парка, спроси сосну, почему она засыхает в оранжерее? Я здесь не в своей среде, поэтому мне больно от всякого пустяка, от всякой сплетни…

— А, сплетни! — перебила ее Ада. — Дорогая моя, мы не вправе насильно удерживать тебя, но… может быть, тебе следовало бы поговорить еще со Стефаном?

Мадзя закрыла руками лицо.

— Ты не представляешь себе, как мне хотелось бы избежать этого разговора. Но я знаю, так нужно.

Глядя на Мадзю, панна Сольская покачала головой.

— Сейчас я пришлю его сюда, — сказала она, выходя из комнаты.

На душе у Ады стало все же спокойней.

Через несколько минут явился пан Стефан. Сев рядом с плачущей Мадзей, он мягко спросил:

— Где же вы намерены поселиться?

— У панны Малиновской или у кого-нибудь из нашего союза, — ответила Мадзя, утирая слезы.

— На этой неделе, — сказал вполголоса Сольский, — я поеду к вашим родителям просить вашей руки.

Слезы у Мадзи сразу высохли. Она прижалась к стенке и, вся дрожа, воскликнула:

— О, не делайте этого! Ради бога!

Сольский пристально смотрел на нее.

— Я хочу просить вашей руки, — повторил он.

— Это невозможно! — с испугом возразила Мадзя.

— Вы не хотите стать моей женой? Знаю, я некрасив, у меня много недостатков…

— Вы самый благородный человек из всех, кого я знаю, — перебила Мадзя. — Вы сделали мне столько добра, я вам так обязана…

— Но моей женой…

— Никогда! — воскликнула Мадзя в порыве отчаяния.

— Быть может, вы любите другого? — спросил Сольский, по-прежнему не повышая голоса.

Мадзя часто дышала, теребила в руках платочек и, наконец, бросив его на диванчик, ответила:

— Да.

Сольский поднялся.

— В таком случае, — сказал он все так же тихо, — прошу прощения. Я никогда не посмел бы становиться другому поперек дороги.

Он поклонился и вышел спокойным, ровным шагом, только глаза у него потемнели и губы стали совсем белые.

Когда Сольский вошел в свой кабинет, к нему бросился Цезарь и, подпрыгнув, уперся могучими лапами в его грудь. Сольский отпрянул и дал собаке пинка.

— Пошел вон!..

У Цезаря сверкнули глаза, он оскалил зубы и грозно зарычал на хозяина. Сольский пришел в неистовство: схватив со стола стальную линейку, он изо всей силы ударил собаку по голове.

Цезарь повалился на ковер. Его большое тело задергалось в судорогах, из ноздрей потекла струйка крови. Потом он скрючил лапы, вытянулся и издох.

Сольский позвонил. В дверях появился дежурный слуга и, взглянув на лежащую собаку, остолбенел.

— Что случилось, ваше сиятельство? — воскликнул он.

— Убери его отсюда!

Бледный, перепуганный слуга ухватил за передние ноги еще теплый труп и выволок его на лестницу, а затем во двор.

Через несколько минут к брату зашла Ада.

— Теперь мне все понятно! — с раздражением сказала она. — Я от тетушки Габриэли; оказывается, графиня прочитала Мадзе проповедь об обязанностях девицы, которая выходит замуж за Сольского. Тетушка сама говорит, что получилось слишком резко. А ты виделся с Мадзей?

Засунув руки в карманы, Сольский смотрел в окно. На вопрос сестры он ответил не сразу.

— Да, виделся и… получил отказ…

— Ты?

— Я. У панны Бжеской, — прибавил он тише.

— Это недоразумение!

— Все ясно, — возразил он. — Она любит другого.

— Кого?

— Отгадать нетрудно.

У панны Сольской перехватило дыхание, она опустила глаза.

— Что это? — спросила она изменявшимся голосом, заметив кровь на ковре.

— Я убил Цезаря.

— Ты? — воскликнула Ада.

— Он зарычал на меня.

— Ты убил его… за то, что он зарычал? — повторила Ада, медленно приближаясь к брату.

На мгновение их взгляды скрестились. Глаза Сольского еще горели яростью, глаза Ады сверкали от возмущения.

Пан Стефан отвернулся и снова стал смотреть в окно.