Эмансипированные женщины

— Вы говорите о пане Людвике Круковском? — внезапно спросил Сольский.

— О нем самом, — подтвердил Ментлевич, вскакивая со стула. — Я имел честь быть знакомым с уважаемым паном Людвиком и весьма польщен…

— А как родители, ждут меня на каникулы? — перебила его Мадзя со все возрастающим беспокойством.

— Совсем не ждут! — ответил пан Ментлевич с еще более умильной улыбкой и состроил такую мину, что Мадзя просто опешила, тем более, что она все время чувствовала на себе пристальный взгляд Сольского.

Больше она не задавала вопросов Ментлевичу, и тот, ободренный любезным приемом, начал разглагольствовать о том, как он счастлив. Всего несколько месяцев назад, он, оказывается, отчаянно влюбился в панну Евфемию и узнал, что она тоже давно его любит. В заключение гость намекнул, что дельце, которое он обделал с Корковичем, принесет ему несколько сот рублей в год, что пани Коркович — почти такая же светская дама, как его будущая теща, пани заседательша, и, наконец, попрощался — сперва с Сольским, затем с Мадзей и Адой, заверив их, что его дамы не преминут завтра же засвидетельствовать им свое почтение.

Когда гость удалился, отвешивая глубокие поклоны, Сольский вдруг спросил у Мадзи:

— Вы были знакомы с Людвиком Круковским? Он наш дальний родственник. Я не видел его уже несколько лет, но… слышал, что у него была любовная драма где-то в провинции, может быть, даже в Иксинове?

Мадзя смотрела на него, как загипнотизированная. В уме у нее все смешалось: панна Евфемия, смерть Цинадровского, предложение, которое делал ей пан Людвик, сегодняшний визит Ментлевича и то раздражительное состояние, в котором она сейчас находилась.

— Вы были знакомы с Круковским? — не унимался Сольский.

— Я была хорошо знакома с ним, — ответила Мадзя.

— Какая же это история приключилась с ним… наверно, в Иксинове? — допытывался Сольский, не сводя с Мадзи глаз.

— Так… какое-то недоразумение, — тихо ответила Мадзя, чувствуя, что ей стыдно за панну Евфемию.

— И как он вам понравился?

— Мне кажется, он хороший, благородный человек. Знаешь, Адочка, — обратилась она к панне Сольской, — это сестра пана Людвика в день моего отъезда подарила мне браслет с сапфиром. Но куда мне его надевать!

Сольский сразу остыл. Если у его родственника и была любовная драма в Иксинове, то, конечно, не с Мадзей. Иначе сестра пана Круковского, известная ему как женщина строгих правил, не стала бы делать Мадзе подарки.

Пан Стефан снова повеселел и принялся подшучивать над Мадзей: она, мол, теперь обречена провести с ними все лето, так как родные отреклись от нее и на каникулах не желают ее видеть. Прощаясь с дамами, он прибавил, что поедет в Иксинов и заварит там такую кашу, что родители Мадзи отрекутся от нее навсегда. Сестра при этом бросила на него укоризненный взгляд.

— О, это вам не удастся, — возразила Мадзя, тоже немного повеселев.

— Посмотрим! — сказал Сольский, целуя ей руку.

— Милый Стефек, — поспешно вмешалась Ада, — ступай наконец к себе… и займись своими делами, — прибавила она многозначительно.

Вернувшись к себе, Сольский схватился руками за голову.

«Да я с ума схожу! — думал он. — Кого-кого, а уж ее-то я не должен был подозревать. Нет, надо с этим покончить! Придется нашей родне принять меня с ней либо совсем отказаться от меня».

Такие же мысли появились и у панны Сольской. Когда брат вышел, она сказала:

— То ли у меня ум за разум зашел, то ли в нашем доме все сумасшедшие…

И, обняв Мадзю, она осыпала ее поцелуями.

— Мадзенька, — шептала она с необычной нежностью, — я вижу, тебя что-то мучает. Так вот, я, человек более опытный, говорю тебе, никогда не надо падать духом. Порой кажется, что положение совсем безвыходное, а пройдет день-другой, и все прояснится и уладится наилучшим образом.

Мадзя посмотрела на нее с удивлением. Но панна Сольская не стала пояснять свои загадочные слова и, избегая взглядов подруги, торопливо вышла из комнаты.

«Что им нужно? Чего они меня мучают?» — подумала Мадзя. Ею снова овладела тревога и непреодолимое желание бежать из дома Сольских.

К обеду пан Стефан и тетушка Габриэля не вышли, за столом сидели только Мадзя и Ада. Обе девушки время от времени обменивались односложными замечаниями и почти не притрагивались к еде.

После кофе Ада снова с лихорадочной нежностью обняла Мадзю и пошла наверх к тетушке Габриэле. Она провела наедине со старушкой около часа, и до чуткого слуха Эдиты то и дело доносились возбужденные голоса. Затем тетка и племянница расплакались. Затем пани Габриэля приказала опустить шторы и, улегшись в шезлонге, сердито сказала Эдите, что хочет побыть одна, а панна Ада с покрасневшими глазами, но улыбающаяся уехала в город.

В этот день в доме Сольских все притихло, как перед грозой. Прислуга шепталась по углам. Встревоженная Мадзя, чтобы успокоиться, стала просматривать старые ученические тетради и исправлять уже исправленные упражнения.

Около семи часов в передней нетерпеливо зазвенел электрический звонок, послышался шум, восклицания и… в комнату вбежала панна Евфемия в шелковом платье с длинным шлейфом. Она вся была увешана браслетами и цепочками, добрая половина которых явно была из поддельного золота.

Мадзе показалось, что панна Евфемия похорошела, стала чуть полнее и даже выше ростом; только у глаз обозначились морщинки, правда, почти неприметные.

— Как поживаешь, дорогая Мадзя? — воскликнула дочка заседателя голосом, который напомнил ее мамашу.

Горячо расцеловав Мадзю, панна Евфемия бросилась на диванчик.

— А где же пан Сольский? — спросила она, озираясь и поглядывая на дверь в соседнюю комнату. — Наверно, он ужасно некрасив, но это не беда… Вообрази, я оставила маму у пани Коркович, — они обе так полюбили друг друга! — а сама прилетела к тебе на крыльях нетерпения. Знаешь, я выхожу за Ментлевича. Партия не блестящая, но он добрый малый и любит меня безумно, жить без меня не может. Ах, эти мужчины! От любви они буквально теряют голову! Представь, у Корковичей тоже любовная драма. Этот молодой Коркович, как бишь его?

— Бронислав, — подсказала Мадзя.

— Вот-вот, Бронислав. Так он сказал, что застрелится, если отец не попросит от его имени руки какой-то девицы.

— Может быть, Элены? — спросила Мадзя.

— Совершенно верно. Пани Коркович в отчаянии, она даже на тебя в претензии.

— За что?

— А я почем знаю? — ответила панна Евфемия. — Она все подробно объясняла маме, но Ментлевич не отходит от меня ни на шаг и не дает мне принять участие в разговоре. Ах, да, Мадзя, милая, у меня к тебе просьба.