Но смерть была смертью. А ночь над холмомСветилась каким-то нездешним огнем,И разбежавшиеся ученикиДышать не могли от стыда и тоски.А после… Прозрачную тень увидалОдин. Будто имя свое услыхал Другой…И почти уж две тысячи летСтоит над землею немеркнущий свет.
«Да, да… я презираю нервы…»
Да, да… я презираю нервы,Истерику, упреки, все.Наш мир — широкий, щедрый, верный,Как
небеса, как бытие.Я презираю слезы, — слышишь?Бесчувственный я, так и знай!Скажи, что хочешь., тише, тише…Нет, имени не называй.Не называй его… а впрочем,Все выдохлось за столько лет,Воспоминанья? Клочья, клочья.Надежды? Их и вовсе нет.Не бойся, я сильней другого,Что хочешь говори… да, да!Но только нет, не это словоНемыслимое: никогда.
«Осенним вечером в гостинице, вдвоем…»
Осенним вечером в гостинице, вдвоем,На грубых простынях привычно засыпая…Мечтатель, где твой мир? Скиталец, где твой дом?Не поздно ли искать искусственного рая?Осенний крупный дождь стучится у окна,Обои движутся под неподвижным взглядом.Кто эта женщина? Зачем молчит она?Зачем лежит она с тобою рядом?Безлунным вечером, Бог знает где, вдвоем,В удуший духов, над облаками дыма…О том, что мы умрем. О том, что мы живем.О том, как страшно все. И как непоправимо.
«Нам Trista — давно родное слово…»
Sulmo mihi patria est…
Овидий
Нам Trista — давно родное слово.Начну ж, как тот: я родился в Москве.Чуть брезжил день последнего, Второго,В апрельской предрассветной синеве.Я помнить не могу, но помню, помнюКоронационные колокола.Вся в белом, шелестящем, — как сегодня!Мать улыбаясь в детскую вошла.Куда, куда? — мы недоумеваем.Какой-то звон, сиянье, пустота…Есть меж младенчеством и раемПочти неизгладимая черта.Но не о том рассказ…
«Как холодно в поле, как голо…»
Как холодно в поле, как голо,И как безотрадны очамУбогие русские села(Особенно по вечерам).Изба под березой. Болото.По черным откосам ручьи.Невесело жить здесь, но кто-тоМне точно твердит — поживи!Недели, и зимы, и годы,Чтоб выплакать слезы тебеИ выучиться у природыЕе безразличью к судьбе.
«Там, где-нибудь, когда-нибудь…»
З.Г.
Там, где-нибудь, когда-нибудь,У склона гор, на берегу реки,Или за дребезжащею телегой,Бредя привычно под косым дождем,Под низким, белым, бесконечным небом,Иль много позже, много, много дальше,Не знаю что, не понимаю как,Но где-нибудь, когда-нибудь, наверно…Константин
Дмитриевич < image l:href="#" />
Константин Дмитриевич Бальмонт
1867–1942
Прощание с деревом
Я любил вознесенное сказками древо, На котором звенели всегда соловьи,А под древом раскинулось море посева, И шумели колосья, и пели ручьи.Я любил переклички, от ветки до ветки, Легкокрылых, цветистых, играющих птиц.Были древние горы ему однолетки, И ровесницы — степи, и пряжа зарниц.Я любил в этом древе тот говор вершинный, Что вещает пришествие близкой грозы,И шуршанье листвы перекатно-лавинной, И паденье заоблачной первой слезы.Я любил в этом древе с ресницами Вия, Между мхами, старинного лешего взор.Это древо в веках называлось Россия, И на ствол его — острый наточен топор.
Узник
В соседнем домеТакой же узник,Как я, утратившийРодимый край, —Крылатый, в клетке,Сердитый, громкий,Весь изумрудныйПопугай.Он был далёко,В просторном царствеЛесов тропических,Среди лиан, —Любил, качался,Летал, резвился,Зеленый жительЗеленых стран.Он был уловлен,Свершил дорогу —От мест сияющихК чужой стране.В Париже дымномСвой клюв острит онВ железной клеткеНа окне.И о себе ли,И обо мне лиОн в размышлении, —Зеленый знак.Но только резкоОт дома к домуДоходит возглас:«Дурак! Дурак!»9 октября 1920, Париж
Только
Ни радости цветистого Каира,Где по ночам напевен муэззин,Ни Ява, где живет среди руин,В Боро-Будур, Светильник Белый мира,Ни Бенарес, где грозового пираЖелает Индра, мча огнистый клинСредь тучевых лазоревых долин,Ни все места, где пела счастью лира,Ни Рим, где слава дней еще жива,Ни имена, чей самый звук — услада,Тень Мекки, и Дамаска, и Багдада, —Мне не поют заветные слова,И мне в Париже ничего не надо.Одно лишь слово нужно мне: Москва.15 октября 1920Париж
Она
В мгновенной прорези зарниц,В крыле перелетевшей птицы,В чуть слышном шелесте страницы,В немом лице, склоненном ниц,