Эмигранты. Поэзия русского зарубежья

Это — мудрость верной силы, В самой буре — тишина. Ты — родной и всем нам милый, Все мы любим Куприна. 6 мая 1923

Косогор

Как пойду я на далекий косогор, Как взгляну я на беду свою в упор, Придорожные ракиты шелестят, Пил я счастье, вместе с медом выпил яд. Косогорная дорога вся видна, Уснежилася двойная косина, А на небе месяц ковшиком горит, Утлый месяц сердцу лунно говорит: «Где всё стадо, опрометчивый пастух? Ты не пил бы жарким летом летний дух, Ты овец бы в час, как светит цветик-ал, Звездным счетом всех бы зорко сосчитал. Ты забыл, войдя в минуты и часы, Что конец придет для всякой полосы, Ты вдыхал, забывши всякий смысл и срок, Изумительный, пьянительный цветок. Ты забыл, что для всего везде черед, Что цветущее наверно отцветет, И когда пожар далекий запылал, Любовался ты, как светит цветик-ал. Не заметил ты, как стадо всё ушло, Как сгорело многолюдное село, Как зарделись ярким пламенем леса, Как дордела и осенняя краса. И остался ты один с собою сам, Зашумели волчьи свадьбы по лесам, И теперь, всю силу месяца лия, Я пою тебе, остря свои края». Тут завеяли снежинки предо мной, Мир, как саваном, был полон белизной, Только в дальности, далеко от меня, Близко к земи ярко тлела головня. Это месяц ли на небе, на краю? Это сам ли я судьбу свою пою? Это вьюга ли, прядя себе убор, Завела меня, крутясь, на косогор? Декабрь 1932

Иван Алексеевич Бунин 1870–1953

Во полунощи

В сосудах тонких и прозрачных Сквозит елей, огни горят. Жених идет в одеждах брачных. Невесты долу клонят взгляд. И льется трепет серебристый На лица радостные их: — Благословенный и пречистый! Взойди в приют рабынь твоих! Не много нас, елей хранивших Для тьмы, обещанной тобой. Не много верных, не забывших, Что встанет день над этой тьмой! (2 сентября 1914 — сентябрь 1919)

«Высокий белый зал, где черная рояль…»

Высокий белый зал, где черная рояль Дневной холодный свет, блистая, отражает, Княжна то жалобой, то громом оглашает, Ломая туфелькой педаль. Сестра стоит в диванной полукруглой, Глядит с улыбкою насмешливо-живой, Как пишет лицеист, с кудрявой головой И с краской на лице, горячею и смуглой. Глаза княжны не сходят с бурных нот, Но что гремит рояль — она давно не слышит, Весь мир в одном: «Он ей в альбомы пишет!» — И жалко искривлен дрожащий, сжатый рот. (IX. 1919)

Звезда морей, Мария

На диких берегах Бретани Бушуют зимние ветры. Пустуют в ветре и тумане Рыбачьи черные дворы. Печально поднят лик Мадонны В часовне старой. Дождь сечет. С ее заржавленной короны На ризу белую течет. Единая, земному горю Причастная! Ты, что дала Свое святое имя Морю! Ночь тяжела для нас была. Огнями звездными над нами Пылал морозный ураган. Крутыми черными волнами Ходил гудящий океан. Рукой, от стужи онемелой, Я правил парус корабля. Но ты сама, в одежде белой, Сошла и стала у руля. И креп я духом, маловерный, И в блеске звездной синевы Туманный нимб, как отблеск серный, Сиял округ твоей главы. (1920)

Изгнание

Темнеют, свищут сумерки в пустыне. Поля и океан… Кто утолит в пустыне, на чужбине Боль крестных ран? Гляжу вперед на черное распятье Среди дорог — И простирает скорбные объятья Почивший Бог. Бретань, 1920

Канарейка

На родине она зеленая…

Брэм

Канарейку из-за моря Привезли, и вот она Золотая стала с горя, Тесной клеткой пленена. Птицей вольной, изумрудной Уж не будешь — как ни пой Про далекий остров чудный Над трактирною толпой! 10. V.21

«У птицы есть гнездо, у зверя есть нора…»

У птицы есть гнездо, у зверя есть нора. Как горько было сердцу молодому, Когда я уходил с отцовского двора, Сказать прости родному дому! У зверя есть нора, у птицы есть гнездо. Как бьется сердце, горестно и громко, Когда вхожу, крестясь, в чужой, наемный дом С своей уж ветхою котомкой! 25. VI. 22

Сириус

Где ты, звезда моя заветная, Венец небесной красоты? Очарованье безответное Снегов и лунной высоты?